Народный писатель РМЭ, Народный артист РМЭ, Заслуженный артист РФ В.М.Регеж-Горохов предлагает вашему вниманию инсценировку романа итальянского писателя Рафаэлло Джованьоли «Спартак». Почему Спартак? Об этом автор сказал так:

«Время Спартака, его друзья, его враги — это история далёкого прошлого, но она во многом поучительна для нас, живущих в третьем тысячелетии.
Жизненные проблемы и сейчас, как никогда, обострены и обнажены до масштабов широких межнациональных конфликтов, а сладкое слово «Свобода» для многих остаётся несбывшейся мечтой.
Спартак и его окружение достойны большего сценического воплощения.
Пьеса адресуется работникам театральных коллективов и широкому кругу читателей».

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
С п а р т а к — раб, гладиатор, 30 лет.
В а л е р и я — матрона блистательной красоты, жена Суллы, около 30 лет.
С у л л а — диктатор Италии, весь в гнойных прыщах и язвах, 59 лет.
К а т и л и н а — патриций из свиты Суллы, вспыльчив, необузданного нрава, 27 лет.
К р и к с — гладиатор, германец, среднего роста, мужественен.
Э н о м а й — гладиатор, геркулесовское телосложение, почти безобразен, изрытое оспой лицо, густая грива каштановых волос и запущенная борода.
М и р ц а - Р о д о п е я — сестра Спартака, рабыня, 22 года.
Э в т и б и д а — прекрасная куртизанка, гречанка.
М е т р о б и й — актёр 50 лет с безбородым, изрезанным морщинами лицом, густо румянится.
Т р е б о н и й — бывший ланиста, друг и покровитель гладиаторов.
Л у т а ц и я О д н о г л а з а я — хозяйка таверны.
А к ц и а н — ланиста, руководитель школы гладиаторов.
ЭПИЗОДИЧЕСКИЕ РОЛИ:
Б е с т и а — патриций, трибун плебеев в год заговора Катилины.
К у р и о н — патриций, любитель оргий и разврата. Благодаря ему впоследствии был раскрыт заговор Катилины.
В е р е с — патриций, жестокий и алчный честолюбец, впоследствии прославился своими грабежами.
А н т о н и й — патриций, человек апатичный, вялый и обремененный долгами. Впоследствии он оказался соучастником заговора Катилины, которого потом убил.
Г о р д е н и й — отпущенник и слуга Вереса, шпион, редкостный негодяй.
Б р е з о в и р — гладиатор.
Т о р к в а т о — гладиатор.
Л у к р е ц и й К а р — красивый талантливый юноша, остроумный собеседник, богат, будущий поэт.
П о н ц и а н — патриций.
Х р и с о г о н — отпущенник Суллы и его доверенное лицо.
Г р а н и и — патриций, хитер и лукав, 40 лет.
Ц е з а р ь — понтифик, образованнейший, красноречив, энергичен, с изысканным вкусом, 26 лет.
Г о р т е н з и й — брат Валерии, знаменитый оратор.
В а р и н — красивый юноша 20 лет, хотя его лицо избороздили уже морщины — явные следы развратной жизни.
В массовых сценах гладиаторы, патриции и рабы.

Рим, 675 год до римской эры, 10 ноября. Большой цирк города. Все трибуны переполнены зрителями. Трибуны — это весь зрительный зал театра и ложи. Ложи побогаче — для знати, чуть похуже — для патрициев. В начале спектакля сцена представляет арену для боев гладиаторов.

ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ

1

В ложе для патрициев.

— Смотри, у всех — у плебеев и всадников, у патрициев и матрон — вид беззаботный. Все ждут веселой и приятной забавы.
— В честь какого праздника, какого события устраивает сегодня Сулла — властитель Италии, наводивший страх на весь Рим – такие пышные торжества? Если память не изменяет, никакого повода для этого нет...
— Говорят, он велел объявить несколько недель назад, что в продолжение трех дней римский народ будет пировать за его счет и наслаждаться зрелищами.
— Чем объяснить его такую щедрость?
— Как будто хочет отвлечь свои горькие мысли от неизлечимой кожной болезни, которая мучает его два года.
— Уже накануне на Марсовом поле и на берегу Тибра восседали римские плебеи за столами, накрытыми по приказу свирепого диктатора. Они шумно угощались до самой ночи, а затем пир перешел в разнузданную оргию. Сулла устроил это пиршество с неслыханной, царской пышностью — римлянам под открытым небом подавались в изобилии самые изысканные кушанья и тонкие вина.
— А правда, что он на эти празднества и игры пожертвовал десятую часть своих богатств?
— Да, так говорят. Избыток приготовленных кушаний был так велик, что ежедневно огромное количество яств бросали в реку; вина подавали сорокалетней и большей давности.
— Да-а-а, умный властитель! Правой рукой грабит народ, а левой дарит ему же часть тех же богатств!
— И что смешно, квириты, смертельно ненавидя в глубине души Луция Корнелия Суллу, принимали, однако, с невозмутимым видом угощение и развлечения, которые устраивал для них человек, страстно ненавидевший весь римский народ.
— А народу сколько пришло! Словно весь Рим, вся Италия вместились на этой гигантской арене цирка.
В ложе для знати появилась Валерия. Она роскошно одета. Ей еще нет и тридцати лет.
— Кто там появилась в третьем ряду, почти у самых Триумфальных ворот, между двумя патрициями?
— Валерия — дочь Луция Валерия Мессалы. Единоутробная сестра Квинта Гортензия. Знаешь такого оратора, соперника Цицерона?
— Ну, еще бы! Да, блистательной красоты матрона! Какой гибкий стан, какая стройная фигура! А какие прекрасные плечи! Так и дышит она неизъяснимым очарованием. Вот это истинная дочь Рима!
— А дочь Рима совсем недавно стала свободной.
— Да?
— Муж ее отверг под благовидным предлогом ее бесплодия. В действительности же причиной развода были слухи, ходившие по Риму, о ее скандальном поведении. Молва считала Валерию распутной женщиной, ей приписывали не слишком целомудренные отношения со многими поклонниками.
— И как ни в чем не бывало пришла...
— При разводе были соблюдены все приличия, и честь Валерии не пострадала.

Раздаются рукоплескания — сначала слабые и редкие, затем все более шумные и дружные. Все смотрят в сторону Триумфальных ворот — в сопровождении сенаторов и друзей входит Луций Корнелий Сулла.
Он довольно высок ростом, хорошо и крепко сложен. Идет медленно и вяло. В его облике печать преждевременной и печальной старости. Лик Суллы поистине ужасен, но черты его правильны и гармоничны: высокий лоб, крупный нос с раздувающимися ноздрями, словно у льва, рот большой с выпуклыми властными губами. Одет он в тунику из белоснежной шерсти, затканную золотыми узорами, поверх туники наброшена нарядная хламида огненно-красного цвета, отороченная золотом. На правом плече она скреплялась золотой застежкой, в которую были вправлены драгоценные камни. В руке — палка с золотым набалдашником. На безымянном пальце правой руки кольцо с большой камеей из кроваво-красной яшмы, оправленной в золото.
Гром аплодисментов.

С у л л а (вполголоса). Рукоплещите, рукоплещите, глупые бараны! (Катилине) Клянусь Аполлоном Дельфийским, моим покровителем, вот подлая чернь! Ты думаешь, она рукоплещет мне? Нет, моим поварам, приготовившим для них вчера вкусное и обильное угощение.
К а т и л и н а. Почему ты не занял место на оппидуме?
С у л л а. Не думаешь ли ты, что от этого возрастет моя слава?

Сигнал к началу зрелищ. Гладиаторы выходят из «камер» и колонной проходят по арене перед Суллой.

Г о л о с а г л а д и а т о р о в. Привет тебе, диктатор! Привет тебе, диктатор!
С у л л а. Ну, что ж, хороши! Храбрые и сильные юноши! Нам предстоит красивое зрелище. Горе Акциану, если будет иначе! За эти пятьдесят пар гладиаторов он взял с меня двести двадцать тысяч сестерций, мошенник! А товар, проданный мне ланистой Акцианом, недурен, а?
К а т и л и н а. О как ты щедр, как ты велик, диктатор!
С у л л а. Да поразит Юпитер-громовержец всех подлых льстецов! (Вскричал и, схватившись рукой за плечо, стал усиленно чесать его.) Я отказался от власти, ушел от дел, а вы все еще видите во мне своего господина. Презренные, вы можете жить только рабами.
П а т р и ц и й и з е г о с в и т ы. Не все, о Сулла, рождены для рабства!
С у л л а (спокойно). А как ты думаешь, Катилина? Сколько в Риме граждан столь же смелых? Как ты, обладающих такой же широтой души и в добродетели, и в пороках!
К а т и л и н а. Не могу я, о прославленный Сулла, глядеть на людей и взвешивать события с высоты твоего величия. Знаю только, что от рождения люблю свободу и не выношу никаких уз. И прямо скажу, ненавижу тиранию, хотя бы она скрывалась под маской великодушия, хотя бы ею пользовались лицемерно, якобы для блага родины. И, не входя в разбор твоих действий, скажу тебе откровенно, что я, как и прежде, порицаю твою диктатуру. Я верю, я хочу верить, что в Риме есть еще немало граждан, готовых претерпеть любые муки, лишь бы снова не подпасть под тиранию одного человека, особенно если он не будет называться Луцием Корнелием Суллой и чело его будет увенчано, как твое, лаврами победы в сотнях сражений, и если его диктатура, хотя бы отчасти, не будет оправдана, как была оправдана твоя диктатура, преступными деяниями Мария, Карбона и Цинны.
С у л л а. Так почему же вы не призываете меня на суд перед свободным народом? Я отказался от диктатуры. Почему же мне не было предъявлено никаких обвинений? Почему вы со всей настойчивостью не потребовали отчета в моих действиях?
К а т и л и н а. Дабы не видеть снова убийств и траура, которые в течение десяти лет омрачали Рим. Ты, быть может, совершил немало ошибок, зато ты совершил и много славных подвигов. Воспоминания о них не перестают волновать мою душу, ибо, как и ты, Сулла, я жажду славы и могущества. Скажи, не кажется ли тебе, что в жилах римского народа все еще течет кровь великих и свободных наших предков? Как по-твоему, есть надежда, что отечество и республика еще могут быть спасены?
С у л л а. Отныне никто из тех, кому удастся захватить власть в республике, не пожелает от нее отказаться.
К а т и л и н а. Найдется ли еще кто-нибудь, кто сумеет и захочет захватить высшую власть?
С у л л а (с иронией). Ну!.. Видишь толпы рабов? (Показывает на арену.) В рабах нет недостатка... Найдутся и господа.

Валерия, внимательно наблюдавшая за Суллой, вдруг поднялась и, подойдя к диктатору сзади, вытянула шерстяную нитку из его хламиды.

В а л е р и я. Не гневись, диктатор! Я выдернула эту нитку, чтобы иметь долю в твоем счастье... (почтительно приветствуя, она, по обычаю, поднесла руку к губам и пошла на свое место.)
С у л л а (сверкнув звериными глазами). Кто это?
К а т и л и н а. Это Валерия. Дочь Мессалы.
С у л л а. А-а! Сестра Квинта Гортензия?
К а т и л и н а. Именно. Не стрелы ли Амура она вонзила в твое сердце, диктатор?
С у л л а. Ты угадал, клянусь Аполлоном Дельфийским, моим покровителем. Как ты думаешь, Катилина, не разгневаются мои четыре жены, если я эту прекрасную Валерию вызову на позднюю любовную игру и приму ее...

Снова раздается сигнал к зрелищам, и начинается бой между фракийцами и самнитами. Их по тридцать с каждой стороны. В ходе боя на глазах редеют ряды гладиаторов. Вот семь самнитов окружают трех оставшихся в живых фракийцев. Среди трех фракийцев борется и Спартак.
Голоса с трибун.— Смелее, смелее, самниты!
— Бейте их, рубите этих трех варваров!
— Задай им, Небулиан! Прикончи их, Крикс! Подминай, подминай, Порфирий!
Спартак пронзает мечом одного из самнитов, за ним — второго...

Го л о с а с т р и б у н.— Смелее, Спартак! Браво, Спартак!
— Да здравствует Спартак!

Двое других фракийцев тяжело ранены, еле стоят на ногах.

С п а р т а к. Защищайте мне спину! Защищайте мне спину, и мы победим!

Остаются в живых два самнита и Спартак. Спартак ударяет одного самнита щитом по голове — видимо, не желая убивать его. Оглушенный ударом самнит падает на арену. На помощь ему спешит последний из его товарищей, совсем уже выбившийся из сил. Спартак обезоруживает его, выбив из рук меч; потом, охватив его мощными руками, повалил на землю и тихо шепчет ему в ухо.

С п а р т а к. Не бойся, Крикс, я надеюсь спасти тебя...

Спартак становится одной ногой на грудь Крикса, коленом другой ноги на грудь оглушенного щитом самнита. В этой позе ждет решения народа. Единодушные, даже и громовые рукоплескания.

Г о л о с а с т р и б у н. Свободу, свободу храброму Спартаку!
К а т и л и н а. Какой храбрый человек! Даже я вспотел (вытирает пот со лба). Такому сильному человеку надо было родиться римлянином.
Г о л о с а с т р и б у н. Свободу, свободу Спартаку!
С п а р т а к (не веря своим ушам). Свобода? Свобода! О боги Олимпа, не допустите, чтобы это оказалось сном. (Почти плачет.)
Г о л о с а с т р и б у н. Нет, нет, он дезертир! Он недостоин свободы!
Спартак судорожно смотрит на арену.
Г о л о с а с трибун. Свободу! Свободу, свободу Спартаку!
К а т и л и н а (шепчет на ухо Сулле). Он ее достоин.
В а л е р и я. И он удостоится ее!
С у л л а. Вы этого хотите?
В а л е р и я. Он достоин свободы!
С у л л а. Хорошо. Да будет так. (Поднимает кулак, подогнув большой палец.)
Спартак не отвечал, не двигался и боялся открыть глаза, чтобы не улетела мечта, страшился обмана и не решился поверить своему счастью. Потом величественно выпрямился во весь свой гигантский рост, поклонился — сначала Сулле, потом народу и через двери, ведущие в камеры, ушел с арены под новый взрыв рукоплесканий.
С у л л а (подходит к Валерии). Ты свободна, Валерия?
В а л е р и я. Несколько месяцев назад я была отвергнута мужем, но не по какой-либо постыдной причине, напротив... (Ласково и влюбленно.)
С у л л а. Я знаю. (После паузы.) А меня... Меня ты полюбила бы?
В а л е р и я. От всей души.
С у л л а (дрожащим от волнения голосом). Я тоже люблю, Валерия. Мне кажется, никогда еще так не любил...

Пауза. Берет руки Валерии и горячо целует.
Через месяц ты будешь моей женой.

2

В таверне Венеры Либитины. Над входной дверью изображена Венера, более похожая на отвратительную мегеру, чем на богиню красоты. Фонарь над маленькой входной дверью освещает небрежно сложенные ступеньки в дымную, закопченную и сырую комнату.
Направо от входа, у стены, очаг, где ярко пылает огонь и готовятся разные кушанья. Рядом с очагом, в небольшой открытой нише, горит лампада, лежат букетики цветов и венки, там же статуэтки богов — покровителей очага.
У очага стоят небольшой, весь перепачканный стол и скамейка, недалеко, вдоль стен, направо и налево, расставлены обеденные столы, а вокруг них — длинные топорные скамьи и колченогие табуретки. На них расположились несколько мужчин. Лутация Одноглазая, 45-летняя женщина, высокая, сильная, плотная и краснощекая, вместе со своей рабыней, черной как сажа эфиопкой, суетилась, стараясь удовлетворить шумные требования проголодавшихся посетителей.

Г л а д и а т о р. Эй, Лутация, черт возьми, скоро ты подашь эти проклятые битки?
Н и щ и й. Ставлю сестерций, что Лувений доставляет ей с Эсквилинского поля мертвечину, недоеденную воронами. Вот из какого мяса Лутация готовит свои дьявольские битки! Громкий смех.
Г л а д и а т о р. Заткни ты глотку свою! Лутация, послушай честного гладиатора: когда готовишь битки для этого чумазого Веллиния, клади в них тухлую говядину — ту самую, которую он привязывает веревкой к груди и выдает за кровавые раны. Никаких у него ран и в помине нет, только надувает сердобольных людей, чтобы ему подавали больше.

Снова хохот.

Н и щ и й. Не будь Юпитер лентяем и не спи он так крепко, уж он истратил бы одну из своих молний и мигом испепелил бы тебя. Прощай тогда могильщик Лувений, бездонный, зловонный бурдюк!
Г л а д и а т о р. Клянусь черным скипетром Плутона, я так отделаю кулаками твою варварскую рожу, таких синяков насажаю, что тебе не придется и обманывать людей, попрошайка, будешь молить о жалости по праву.
Н и щ и й (вскочив, во все горло). А ну, подойди, подойди, пустомеля! Подойди! Я тебя живо отправлю к Харонту и, клянусь крыльями Меркурия, прибавлю тебе из своих денег еще одну медную монету: всажу ее тебе в твои волчьи зубы, держи крепче!
Т а у р и б и й. Перестаньте вы, старые клячи! Перестаньте, а то, клянусь всеми богами Рима, я так вас стукну друг о дружку, что переломаю все ваши трухлявые кости и превращу вас в трепаную коноплю!

Лутация и ее рабыня Азур вносят и ставят на стол два огромнейших блюда. На них тут же с жадностью набросились люди таверны. Тишина.

Г л а д и а т о р. Все же, Лутация, ты искусная кулинарка. Твои битки такие вкусные, что пальцы оближешь.
С т а р ы й г л а д и а т о р. Я двадцать два года бился в амфитеатрах и цирках. Меня, правда, немножко продырявили, распороли и опять сшили, а все-таки я спас свою шкуру. Значит, храбростью и силой меня не обидели боги. Но, скажу вам, я еще не встречал и не видывал такого гладиатора, такого силача и такого фехтовальщика, как Спартак Непобедимый.
Та у р и б и й. Родись он римлянином, его можно было бы возвести в герои.
Э м и л ь В а р и н. Как жаль, что он варвар.
С т а р ы й л е г и о н е р. Ну и счастливый же этот Спартак! Хоть он и дезертир, а ему даровали свободу! Слыханное ли дело? Сулла, видно, был в добром расположении — вот расщедрился!
С т а р ы й г л а д и а т о р. Вот, должно быть, злился ланиста Акциан!
Г л а д и а т о р. Ничего, за свой товар он получил звонкой монетой!
Н и щ и й. Мне бы их — эти денежки! Как мне хочется познать власть золота во всех видах, в которых наши чувства могут получить удовлетворение с помощью денег.

В дверях появился человек огромного роста и могучего телосложения. Это Требоний.

Г о л о с а. А, Требоний!
— Здравствуй, Требоний!
— Добро пожаловать, Требоний!
— Каким ветром тебя сюда занесло?
Т р е б о н и й. Так и тянет ваше общество меня к себе! С вами я душой отдыхаю. А я сегодня не один, сегодня со мной герой дня, любимец всех римлян, щедро награжденный Суллой! Вот он со своими друзьями.

В дверях появился СПАРТАК с гладиаторами. Он все еще в пурпурной тунике, в которой сражался в цирке. На плечи накинут плащ. Шумные приветствия, возгласы.

С т а р ы й г л а д и а т о р. Отважный Спартак, представляю тебе прекрасную Эвению, самую красивую из всех красоток, посещающих эту таверну.
Э в е н и я. Счастлива, что могу обнять тебя. (Не дожидаясь ответа, обвивает обеими руками шею Спартака, целует его.)
С п а р т а к (скрывая неприятное чувство, отведя ее руку и мягко отстраняя от себя). Благодарю тебя, девушка... Сейчас я предпочитаю подкрепить свои силы... Я в этом очень нуждаюсь...
Л у т а ц и я. Сюда, сюда, доблестный гладиатор. Тут для вас приготовлен ужин. Идите, идите, твоя Лутация, Требоний, позаботилась о тебе. Угощу тебя отменным жарким: такого зайца не подадут к столу даже у Марка Красса.
Т р е б о н и й (легонько похлопывая Лутацию по плечу). Что же, попробуем, оценим твои кушанья, плутовка эдакая. А пока что подай нам амфору старого велитернского. Только смотри, старого!
Л у т а ц и я (когда все гости сели за стол). Всеблагие боги! Всеблагие боги! Он еще предупреждает — «старого»! Да я самого лучшего приготовила! Такое вино, что хранится со времен консульства Гая Целия Кальда! (Рабыне) Азур! Принеси-ка амфору!

Рабыня ушла и тут же принесла амфору. Лутация снимает печать с амфоры, наливает вино в высокие сосуды.

Г о л о с а.— Вино твое, Лутация, недурное!
— Хорошо выдержано!
— А как приятно! Как приятно закусывать зайчатиной!

Веселье, смех, песни.

— А что наш Спартак невесел? И не ест, и не шутит!
— Он свободой опьянен!
Т р е б о н и й. Клянусь Геркулесом... милый Спартак, я не могу тебя понять. (Хотел налить ему вина, но сосуд его полон.) О!.. Что с тобою, Спартак? Почему ты не пьешь?
Г л а д и а т о р. Отчего ты такой грустный? Можно подумать, что собрались не на товарищескую пирушку, а на поминальную тризну. И ты, Спартак, как будто празднуешь не свою свободу, а оплакиваешь смерть своей матери.
С п а р т а к (с громким вздохом, словно потрясенный этими словами). Матери!
Т р е б о н и й (встал, поднял свою чашу). Предлагаю выпить за свободу!
Г о л о с а.— Да здравствует свобода!
— Свобода!

Все встали, подняли чаши.

М о л о д о й г л а д и а т о р. Ты счастлив, Спартак, что добился свободы при жизни, а к нам она придет только вместе со смертью.
Спартак (горящими глазами, высоко поднимая чашу и сияя от радости). Да здравствует свобода! (Не смог выпить до конца, поставил чашу. О чем-то глубоко думает. Потом — чеканя каждое слово.)

Он родился свободным
Под отеческим кровом,
Но в железные цепи
Был врагами закован.
Не за Родину ныне
Бьется он на чужбине,
Не за милый, далекий,
За родительский кров —
Льется в битве жестокой
Гладиатора кровь.

Г о л о с а. Наша песня!
С п а р т а к (сияющие глаза помрачнели). Из какой вы школы гладиаторов?
Г о л о с. Ланисты Юлия Рабеция.
С п а р т а к (взял чашу, выпил вино, повернувшись к выходу). Света!

Гладиаторы переглянулись.

М о л о д о й г л а д и а т о р. И свободы! Ты ее заслужил, храбрый Спартак!
Спартак только хотел обнять молодого гладиатора, как в дверях появился Катилина. Он неподвижно стоял в широкой пенуле темного цвета.

К а т и л и н а. Ты заслужил свободу, непобедимый Спартак!
Т р е б о н и й (прервав удивленный, вопрошающий взгляд других). Катилина! (Подошел, поклонился, поднес в знак приветствия руку к губам.) Привет тебе, славный Катилина! Какой доброй богине, нашей покровительнице, обязаны мы честью видеть тебя среди нас в такой час и в таком месте?
К а т и л и н а. Я искал тебя, Требоний, и тебя, Спартак.
С п а р т а к (со вздрогнувшим сердцем, пристально глядя). Меня?
К а т и л и н а. Да, именно тебя, Спартак. (Сев на скамью, сделав знак всем садиться.) Я не думал встретить тебя тут, даже и не надеялся на это, но я был почти уверен, что застану Требония и он научит меня, как найти отважного и доблестного Спартака. Тебе дали свободу, и ты достоин ее. Но у тебя нет денег, чтобы прожить до той поры, пока ты найдешь заработок. А так как благодаря твоей храбрости я выиграл больше десяти тысяч сестерциев, держа пари с Гнеем Корнелием Донабеллой, я и искал тебя, чтобы вручить тебе часть моего выигрыша. Это твоя часть: если я рисковал деньгами, то ты в продолжение двух часов рисковал своей жизнью. Шепот одобрения гладиаторов.
С п а р т а к (после пристального изучения подарка). О славный Катилина! Я отвык от такого великодушного отношения к себе, но тем не менее признаюсь, что тронут вниманием и участием, проявленным ко мне столь высокой особой. Благодарю тебя за твое благородное намерение, однако я не могу, не имею права принять твой дар. Я буду преподавать приемы борьбы, гимнастику и фехтование в школе моего прежнего хозяина и, надеюсь, проживу своим трудом.
К а т и л и н а (стараясь отвлечь Требония, протянув ему свою чашу). Требоний, разбавь-ка мне велитернское вино, иначе с места не встану. (Наклонившись к Спартаку, шепотом торопливо.) Ведь и я терплю притеснение олигархов, ведь я тоже раб этого мерзкого, растленного римского общества, я тоже гладиатор среди этих патрициев, я тоже мечтаю о свободе... и знаю все...

Спартак, вздрогнув, откинул голову и посмотрел на Катилину.

— Да, я знаю все... И я с вами... Буду с вами... (Поднявшись со своего места, громко — всем.) Ради этого ты и не отказывайся принять кошелек с двумя тысячами сестерциев в красивых новеньких ауреях. (Протянув кошелек Спартаку.) Повторяю: это вовсе не подарок, ты заработал эти деньги, они твои, это твоя доля в сегодняшнем нашем выигрыше.
Похвалы, восхищения гладиаторов.
(Беря правую руку Спартака.) Теперь ты знаешь, что я знаю все?
С п а р т а к (после паузы. Пожав руку Катилины, Спрятал кошелек на груди под туникой). Сейчас я слишком взволнован, озадачен твоим поступком, благородный Катилина, и не могу достойно тебя отблагодарить. Завтра утром, если разрешишь, я явлюсь к тебе, чтобы выразить свою признательность.
К а т и л и н а (наклонив голову в знак понимания). У меня в доме, Спартак, ты всегда желанный гость. А теперь, Требоний, друзья гладиаторы, выпьем чашу фалернского, если оно водится в такой дыре.
Л у т а ц и я. Если уж моя ничтожная таверна удостоилась чести принять в своих убогих стенах такого высокого гостя, такого прославленного патриция, как ты, Катилина, то, видно, сами боги-провидцы помогли мне: в погребе бедной Лутации Одноглазой хранится маленькая амфора фалернского, достойная пиршественного стола самого Юпитера. (Поклонившись, уходит.)
К а т и л и н а. А теперь выслушай меня, Требоний...
Т р е б о н и й. Слушаю тебя со вниманием.
К а т и л и н а. Ты знаешь лавку на углу Священной и Новой улицы?
Т р е б о н и й. Недалеко от курии Гостилия?
К а т и л и н а. Да.
Т р е б о н и й. Это лавка менялы Эзефора...
К а т и л и н а. Вот именно. Ты сходи туда и, как будто из желания оказать Эзефору услугу, намекни, что ему грозит опасность, если он не откажется от своего намерения вызвать меня к претору для немедленной уплаты пятисот тысяч сестерциев, которые я ему должен.
Т р е б о н и й. Понял. Понял.
К а т и л и н а. Скажи ему, что, встречаясь с гладиаторами, ты слышал, как они перешептывались между собой о том, что многие из молодых патрициев, связанные со мной дружбой и признательные мне за щедрые дары и за льготы, которыми они обязаны мне, завербовали — разумеется, тайно от меня — целый манипул гладиаторов и собираются с ним сыграть плохую шутку...
Т р е б о н и й. Я все понял, Катилина, не сомневайся. Выполню твое поручение как должно.
Лутация приносит амфору фалернского вина. Гости разливают вино по чашам. Пьют.
Л у т а ц и я. Как ты его находишь, о прославленный Катилина?
К а т и л и н а. Хорошее вино.
Л у т а ц и я. Оно хранится со времен консульства Луция Марция Филиппа и Секста Юлия Цезаря.
К а т и л и н а (воскликнул). Всего лишь двенадцать лет! (Погружается в глубокую задумчивость, машинально вертит вилку в руке.)
Т р е б о н и й. О чем ты думаешь, Катилина? Ты чем-то огорчен?
К а т и л и н а (так же нервно вертя вилку). Старое вспомнил. Мне вспомнилось, что в том же году, когда была запечатана амфора этого фалернского, предательски был убит в портике своего дома трибун Ливии Друз и другой трибун, Луций Апулей Сатурнин, а за несколько лет до того были убиты Тиберий и Гай Гракхи — два человека самой светлой души, которые когда-либо украшали нашу родину. И все они погибли за одно и то же дело — за дело неимущих и угнетенных; и всех их погубили одни и те же тиранические руки — руки подлых оптиматов. (Минуту подумав, восклицает.) Возможно ли, чтобы в заветах великих богов было начертано, что угнетенные никогда не будут знать покоя, что неимущие всегда будут лишены хлеба, что земля всегда должна быть разделена на два лагеря — волков и ягнят, пожирающих и пожираемых?
С п а р т а к (стукнув кулаком по столу). Нет! Клянусь всеми великими богами Олимпа!

Катилина вздрогнул, устремил свои глаза на Спартака.

— Нет, великие боги не могли допустить в своих заветах такую несправедливость!
К а т и л и н а (с печалью и состраданием). Бедный Друз... Я знал его... Он был еще так молод... Благородный и сильный духом человек... Природа щедро наделила его дарованиями, а он пал жертвой измены и насилия.
Т р е б о н и й. И я помню его. Помню, как произносил он речь в комиции, когда вновь предлагал утвердить аграрные законы. Выступая против патрициев, он сказал: «При вашей жадности вы скоро оставите народу только грязь и воздух».
Чуть поодаль — в глубине таверны...
М о г и л ь щ и к (сильно выпивший— Катилине). Клянусь Геркулесом и Каком, вы — проклятые пиявки — живете нашей кровью и слезами. Нельзя вас пускать сюда. Не оскверняйте места наших собраний своим гнусным присутствием!
Л у в е н и й. Да, хорошим прикидывается этот богач Катилина. Он погряз в кутежах и пороках, он лютый палач, приспешник Суллы. Явился сюда в своей роскошной латиклаве только затем, чтобы поиздеваться над нашей нищетой. Он и его друзья патриции виноваты в нашей нищете.
Атлет (удерживающий его). Да замолчи ты, проклятый пьянчужка! Зачем его оскорблять? Ведь он тебя не трогает! Не видишь разве — с ним целый десяток гладиаторов. Они разорвут в клочья твою шкуру!
Л у в е н и й. Плевать мне на гладиаторов! Вы свободные граждане и тем не менее клянусь всемогущими молниями Юпитера, боитесь этих презренных рабов, рожденных лишь для того, чтобы убивать друг друга ради нашего удовольствия. Клянусь божественной красотой Венеры Афродиты, мы должны дать урок этому негодяю в роскошной тоге, в котором соединились все пороки патрициев и самой подлой черни — надо отбить навсегда у него охоту любоваться горем несчастных плебеев!
М о г и л ь щ и к. Долой патрициев! Долой оптиматов!
Л у в е н и й. Долой Катилину!
К а т и л и н а (вскочил с места, оттолкнув гладиаторов, пытавшихся удержать его). О чем вы тут расквакались, безмозглые лягушки? Зачем пачкаете своим грязным рабским языком достойное уважения имя Катилины? Чего нужно вам от меня, презренные черви?
Л у в е н и й. Хотим, чтобы ты убрался отсюда!
К а т и л и н а (расправив руки для драки). Идите сюда все! А ну-ка живее! Эй, вы, мерзкий сброд!
Л у в е н и й. Клянусь богами Аверна! Меня-то ты не схватишь сзади, как бедного Гратидиана! Геркулес ты, что ли?

Лувений ринулся на Катилину, но получает такой удар в грудь, что тут же падает. И могильщик летит, как мяч, к стене. Шум и гвалт, ломаются столы и стулья, бьется посуда. Под натиском гладиаторов и Катилины пьяная толпа бросилась на улицу. Женщины кричат, Лутация оплакивает свои убытки.
К а т и л и н а. Подлая чернь! Дерзкие нахалы! Всегда готовы лизать ноги тем, кто вас топчет, и оскорблять того, кто снисходит до вас и протягивает вам руку. (Женщинам-плакальщицам). Да замолчите же вы, проклятые плакальщицы! (Лутации.) На тебе пять золотых за разбитую посуду и скамьи, кушанья и вина, не оплаченные сбежавшими буянами. На тебе, несносная болтунья! Катилина платит за всех этих мошенников!

Вдруг раздались восклицания «Родопея! Родопея!»

С п а р т а к (вздрогнул). Родопея? Это имя напомнило мне родную мою Фракию, ее седые горы, мой отчий дом, нашу семью. И сладостно, и горестно мне!
Г о л о с а. Добро пожаловать, прекрасная Родопея!

Входит Родопея. Ей года двадцать два, она высокая, стройная, одета в ярко-голубую тунику с серебряной каймой. Серебряные запястья, голубая шерстяная повязка говорят о том, что она не римлянка, а рабыня и ведет жизнь блудницы.

Р о д о п е я (переборов страх от происходящего). Спартак?

Спартак молчит.

Р о д о п е я (бросается к Спартаку). Я не ошиблась! Нет, нет, не ошиблась! Спартак? Ведь это ты, мой Спартак?
Спартак (с невыразимым волнением). Как?.. Ты?.. Возможно ли это? Ты? Мирца?.. Мирца!.. Сестра моя!

Брат и сестра бросились в объятия. Поцелуи и слезы.

С п а р т а к (вырываясь из объятий сестры, отодвигает ее от себя и оглядывает с головы до ног. Дрожащим голосом). Ведь ты?.. Ты?.. (С горьким презрением отталкивает ее от себя.) Ты стала...
Р о д о п е я (в слезах). Рабыня я!.. Я рабыня... А мой господин — негодяй... Он истязал меня, пытал раскаленным железом... Пойми же, Спартак, пойми...
С п а р т а к. Бедная... Несчастная... Приди ко мне, на грудь, сюда, сюда! (Крепко целуя, прижимает к груди. Потом — вскинув вверх глаза, полные слез — с гневом, поднимая мощный кулак.) Да где же молнии Юпитера? Да разве Юпитер — бог? Нет, нет, Юпитер — просто шут! Юпитер — жалкое ничтожество! (Обнимая горько плачущую Мирцу, говорит зло.). Да будет проклята позорная память о первом человеке на земле, из семени которого произошли два разных поколения: свободных и рабов!

3

Глубина главного портика Форума, напротив входной двери. Вдали от нее высокая, длинная баллюстрада. Среди праздного люда, глазевшего на снующую внизу толпу, стоит Спартак, облокотясь на мраморные перила, и рассеянно смотрит на людей. Мимо него проходит ланиста Акциан. Он явно хочет завязать разговор, но ему мешают Катилина со слугой-охранником.
К а т и л и н а. Спартак — друг мой!
С п а р т а к. О добрейший из патрициев Катилина!
К а т и л и н а. Ну, как твои дела? Ты выполнил свою заветную мечту?
С п а р т а к. Еще раз я очень благодарен тебе за то, что ты так помог мне деньгами. Я никогда не забуду твою щедрость...
К а т и л и н а. Не стоит так преувеличивать мою поддержку. Я хотел тебе только помочь, и в этом нет ничего особенного.
С п а р т а к. Для меня твоя помощь сегодня самое главное, и даю тебе слово честного фракийца, что как буду при деньгах, тут же их верну тебе.
К а т и л и н а. Ну, что ты, Спартак? Эти деньги не моим потом добытые, их я выиграл с твоей помощью. Они и твои! Но не в этом дело. Скажи, ты выкупил свою сестру? Расскажи, как это было?
С п а р т а к. Пришел я к нему — ее хозяину. Представился, кто и по какому делу. Видя мою тревогу за судьбу сестры и мое горячее желание освободить ее, он тут же непомерно поднял цену. Он говорил, что Мирца обошлась ему в двадцать пять тысяч сестерциев (он, конечно, приврал наполовину), указывал, что она молода, красива, скромна и, подытожив свои расчеты, тут же сказал: продаст ее за пятьдесят тысяч сестерциев и не меньше.
К а т и л и н а. Вот волк жадный! И как же ты поступил, ведь столько денег у тебя не было?
С п а р т а к. Трудно описать словами мое отчаяние. Я и просил, и умолял, чуть ли не становился на колени перед этим отвратительным торговцем женским телом, но негодяй, уверенный в своих правах, твердо стоял; он знал, что и закон на его стороне. Чувствую, не найти общего языка. Схватил мерзавца за горло и, наверное, задушил бы, если б меня не удержала одна мысль — мысль о родине, о свободе и самое главное...
К а т и л и н а (понимая, о чем хотел сказать). Могут услышать, Спартак. И чем кончился твой визит к этому торгашу?
С п а р т а к. Все же я ему вручил эти две тысячи сестерциев, с условием, что Мирце отведут особое помещение в доме и мне будет разрешено жить вместе с ней, но, если через месяц не выкуплю сестру, она опять станет рабыней.
К а т и л и н а. Да, невеселая история, Спартак...
С п а р т а к. Речи он даже лишился тогда, но все равно не уступил — сестра так и осталась у него. Но одно вселяет в меня силу: помочь взялся Требоний. Когда я рассказал ему обо всем, он обещал найти способ избавить меня от забот, дать мне возможность если не совсем освободить сестру, то по крайней мере устроить так, чтобы впредь никто не мог обидеть и оскорбить ее.
К а т и л и н а. Требония я знаю, слова на ветер не кидает. Спартак, ты меня здесь подожди, дело есть — я быстро, только в Форум схожу.
С п а р т а к. Мне особенно некуда спешить, да и Требоний обещал прийти сюда — у меня с ним встреча...
К а т и л и н а. Вот и прекрасно. Я мигом. (Уходит.)
Как привидение появляется ланиста Акциан.
А к ц и а н. Прости, Спартак... Я так...
С п а р т а к. Ты когда перестанешь ходить по моим пятам подобно злому гению или предвестнику несчастья? Как. получил свободу, покоя от тебя нет!
А к ц и а н. Я тебе зла не хочу, Спартак. У тебя ни кола ни двора, ни родины, ни знакомых. Тебе необходимо устроиться прочно, надежно.
С п а р т а к. Как это понять — устроиться прочно?
А к ц и а н. Чтобы у тебя была работа, постоянная работа. Чтобы у тебя была крыша над головой. Чтобы ты себя человеком почувствовал.
С п а р т а к. Человеком! Как диких зверей держат в клетках, так и меня хочешь держать взаперти? Нет уж, боже упаси, натерпелся!
А к ц и а н. Ты о прошлом забудь, Спартак. Я знаю, ты кто и какой жизни достоин.
С п а р т а к. Интересно. И какой же?
А к ц и а н. Можешь снова запродать себя мне в гладиаторы...
С п а р т а к. Снова в гладиаторы! Ради потех богатых и свободных снова рисковать жизнью, снова лить кровь людскую? (Еле держа себя в руках.) Не зли меня, не проверяй мое терпение: и я человек, если сорвусь — пеняй на себя!..
А к ц и а н. Ну, в гладиаторах не хочешь ходить, дам тебе тогда возможность руководить ими...
С п а р т а к. Руководить ими?
А к ц и а н. Да, Спартак. Завтра же, нет, почему завтра — сегодня же назначу тебя заведовать моей гладиаторской школой. Будешь командовать ими. (Спартак громоподобно смеется.) Да-да, моим помощником будешь, моей правой рукой. Я тебе буду платить столько, сколько я никогда не заплатил бы даже свободнорожденному.
С п а р т а к. Нет, ланиста Акциан, Спартака не купишь деньгами. Деньгами счастлив не будешь. Ты пойми, злой гений, мне нужна свобода, свобода мне дороже всего. Иди я к тебе твоим помощником, снова я окажусь в рабах, снова перестану считать себя человеком, да и ты во мне начнешь видеть только рабочую силу, подобно коню. Я очень прошу, не ходи, как зловещая тень, за мной, иначе я могу сорваться, как собака с цепи, и натворить дел — ты меня знаешь, мне кроме своей свободы нечего терять. Запомни это, ланиста!
А к ц и а н (от одного голоса дрожит). Я думал, ты умный, с головой, а смотришь — все тот же безмозглый раб!
С п а р т а к. Не зли меня, умный человек! Иначе я тебя...
А к ц и а н. Ладно, ладно, ухожу... Живи со своей свободой в нищете и нужде... (пятясь назад, уходит).

Появляется Требоний.

С п а р т а к. Хитрая лиса! Думает, я пойду на его уловки. О Требоний — добрая душа! Ну, как? Все ты сделал?
Т р е б о н и й. Плачет твой хозяин по тебе?
С п а р т а к. Меня он не интересует, Требоний. Ты скорей скажи, как у тебя дела? Не мучай меня.
Т р е б о н и й. Я полюбил тебя, Спартак, как человека и сделал все, что было в моих силах. Будучи другом Квинта Гортензия, консула и трибуна, я имел возможность порекомендовать твою сестру Мирцу Валерии...
С п а р т а к. Той самой, которая...
Т р е б о н и й. Которая наградила тебя свободой!
С п а р т а к. Жене диктатора Суллы?
Т р е б о н и й. Да, Спартак милый, жене Суллы.
С п а р т а к. Ушам своим не верю!.. И что же? Она согласилась...
Т р е б о н и й. Я сказал, что Мирца — девушка воспитанная и образованная, что хорошо говорит по-гречески, умеет умащивать тело маслами и благовониями, знает толк в притираниях, употребляющихся знатными патрицианками. Также сказал, что Мирца может быть полезной для ухода за ее особой.
С п а р т а к. И что же Валерия на все это...
Т р е б о н и й. Валерия не возражала против покупки новой рабыни, если та подойдет ей. Она тут же пожелала ее увидеть, поговорить с ней. Я пригласил Мирцу, и она познакомилась с ней. Мирца ей понравилась, и тут же она купила ее за 45 тысяч сестерциев.
С п а р т а к. И где сейчас Мирца? У нее и осталась?
Т р е б о н и й. Вместе с другими своими рабынями Валерия увезла ее в дом Суллы. Кстати, Валерия стала его женой пятнадцатого декабря прошлого года.
С п а р т а к. Знаю, весь Рим, вся Италия говорила об этом, но это меня волнует так же, как вчерашний дождь. Да, я-то мечтал, чтобы моя сестра стала свободной, чтобы никто над нею не имел власти.
Т р е б о н и й. Я думаю, Спартак милый, все же в ее положении не самый плохой выход, может даже и лучший: по крайней мере она избавлена — и, возможно, навсегда — от позора и бесчестия.
С п а р т а к. Да.... Да... Спасибо, друг мой Требоний, за твои добрые дела. Ты прав: ты освободил ее от страшного позора и бесчестия. Еще раз спасибо!

Спартак обнял Требония. Только Требоний уходит — к Спартаку подходит человек среднего роста, но широкоплечий, с мощной грудью, сильными руками и ногами, с лицом, дышащим энергией, мужеством и решимостью, чернобородый и черноглазый. Он легонько ударяет фракийца по плечу и этим выводит его из задумчивости. Это Крикс.

К р и к с. Ты так погружен в свои мысли, что никого и ничего не видишь.
С п а р т а к. Крикс!.. Я тебя и не заметил...
К р и к с. А ведь ты смотрел на меня, когда я прогуливался внизу вместе с нашим ланистой Акцианом.
С п а р т а к. Будь он проклят! Ну, как там, рассказывай скорей?
К р и к с. Я встретился с Арториксом, когда он вернулся из поездки.
С п а р т а к. Он был в Капуе?
К р и к с. Да.
С п а р т а к. Виделся он с кем-нибудь?
К р и к с. Да, виделся с одним германцем, неким Эномаем. Его считают среди всех его товарищей самым сильным — как духом, так и телом.
С п а р т а к. Хорошо, хорошо! Ну и что же? Крикс. Эномай полон надежд и мечтает о том же, о чем и мы с тобою. Он принял поэтому наш план, присягнул Арториксу и обещал распространять нашу святую и справедливую идею (прости меня, что я сказал «нашу» — я должен был сказать «твою») среди наиболее смелых гладиаторов школы Лентула Батиата.
С п а р т а к. Ах, если боги, обитающие на Олимпе, будут покровительствовать несчастным и угнетенным, я верю, что не так далек тот день, когда рабство исчезнет на земле.
К р и к с. Но Арторикс сообщил мне, что Эномай хотя и смелый человек, но слишком легковерен и неосторожен.
С п а р т а к. Это плохо, очень плохо, клянусь Геркулесом!
К р и к с. Я тоже так думаю.
Оба молчат, глубоко задумавшись.
А Катилина?
С п а р т а к. Я все больше и больше убеждаюсь, что он никогда не примкнет к нам.
К р и к с. Значит, о нем идет ложная слава? И пресловутое величие души его пустые россказни?
С п а р т а к. Нет, душа у него великая и ум необычайный, но благодаря воспитанию и чисто латинскому образованию он впитал в себя всяческие предрассудки. Я думаю, что ему хотелось бы воспользоваться нашими мечтами, чтобы изменить существующий порядок управления, а не варварские законы, опираясь на которые, Рим сделался тираном всего мира. (Пауза.) Он сейчас сюда придет, и я постараюсь договориться с ним и его друзьями относительно общего выступления. Однако опасаюсь, что это ни к чему не приведет.
К р и к с. Катилине, его друзьям известна наша тайна?
С п а р т а к. Если даже они и знают о ней, нам все равно не грозит опасность: они нас не предадут, если мы даже и не придем к соглашению с ними. Римляне не особенно боятся рабов. Нас, гладиаторов, они не считают сколько-нибудь серьезной угрозой их власти.
К р и к с. Да, это так, мы в их представлении не люди. Даже с рабами, восставшими восемнадцать лет назад в Сицилии под началом сирийца Эвноя и ожесточенно боровшимися с римлянами, они считались больше, чем с нами.
С п а р т а к. Да, те для них были почти что людьми.
К р и к с. А мы какая-то низшая раса! О Спартак, Спартак! Больше, чем за жизнь, которую ты мне тогда спас в цирке, я буду благодарен тебе, если ты стойко будешь бороться с препятствиями и доведешь до конца трудное дело, которому ты себя посвятил. Объедини нас под своим началом, чтобы мы могли, обнажив мечи, померяться силой в ратном поле с этими разбойниками и показать им, что гладиаторы не низшая раса, а такие же люди, как и они.
С п а р т а к. О, я буду с непоколебимой волей, с беспредельной энергией и упорством, всеми силами души бороться до конца моей жизни за наше дело. Я неуклонно буду вести борьбу за свободу до победы — или умру за нее смертью храбрых!
К р и к с. Спартак, спаситель мой, тебя ждут великие дела! Такие люди, как ты, рождаются для подвигов и высоких деяний, из таких людей выходят герои...
С п а р т а к. Или мученики...

Подходит к ним Акциан.

А к ц и а н. Ну, что же, Спартак, ты решил вернуться в мою школу?
С п а р т а к (дрожащим от гнева голосом). Да поглотят тебя живым воды Стикса! Долго ли ты будешь надоедать мне своими мерзкими приставаниями? Скоро ли дашь мне жить спокойно и свободно?
А к ц и а н. Но ведь я беспокою тебя для твоего же собственного блага, я забочусь о твоем будущем, я...
С п а р т а к. Послушай, Акциан, и хорошенько запомни мои слова. Я не мальчик и не нуждаюсь в опекуне, а если бы он мне и понадобился, я никогда не выбрал бы тебя. Запомни это, старик, и не попадайся больше мне на глаза, не то, клянусь Юпитером Родопским, богом отцов моих, я так хвачу тебя кулаком по лысому черепу, что отправлю прямехонько в преисподнюю, а потом будь что будет! (Пауза.) Ты ведь знаешь, какая сила в моем кулаке. Помнишь, как я отделал десятерых твоих рабов-корсиканцев, которых обучал ремеслу гладиаторов, а они в один прекрасный день набросились на меня, вооруженные деревянными мечами?
А к ц и а н. Ты говоришь, что я надоедаю тебе своими приставаниями, не даю спокойно жить. Пойми, Спартак, я тебя, как сына, люблю, забочусь о твоем будущем, о твоей... Спартак. Уходи, и чтоб я тебя больше не видел. Не приставай ко мне!
А к ц и а н. Ухожу, ухожу... Но я к твоим...
С п а р т а к. Ну!

Акциан спешно уходит.

С п а р т а к. Вот и Катилина со своими друзьями. Они о чем-то оживленно беседуют. Не будем
мешать...
Катилина со своими друзьями.
К а т и л и н а (с саркастическим смехом). Хочу на днях познакомиться с весталкой Лицинией, с которой так любезничает толстяк Марк Красе, и рассказать ей о похождениях его с Эвтибидой.
Б е с т и а. Да, да, скажи ей, что Красе преподнес Эвтибиде двести тысяч сестерциев.
К а т и л и н а. Марк Красе дарит женщине двести тысяч сестерциев? Ну, это чудо куда занимательнее ариминского чуда! Там будто бы петух заговорил по-человечьи.
К в и н т К у р и о н. Право, это удивительно только потому, что Марк Красе жаден и скуп. В конце-то концов для него двести тысяч сестерциев все равно что песчинка в сравнении со всем песком на берегах светлого Тибра.
Б е с т и а. Ты прав. Действительно, для Марка Красса это сущая безделица. Ведь у него свыше семи тысяч талантов. А это значит, больше полутора биллионов сестерциев!
К а т и л и н а. Вот как хорошо живется в нашей благословенной республике людям с низкой душой, тупым и ничтожным. Им широко открыт путь к почестям и славе. Я чувствую в себе силы и способность довести до победы любую войну, но никогда я не мог добиться назначения командующим, потому что я беден и у меня долги. Если завтра Красе из тщеславия вздумает получить назначение в какую-нибудь провинцию, где придется воевать, он добьется этого немедленно: он богат и может купить не только несчастных голодных плебеев, но и весь богатый, жадный сенат.
К у р и о н. А ведь надо сказать, что источник его обогащения не так уж безупречен.
Б е с т и а. Еще бы! Откуда у него все эти богатства? Он скупал по самой низкой цене имущество, конфискованное Суллой у жертв проскрипций. Ссужал деньги под огромные проценты. Купил около пятисот рабов,— среди них были и архитекторы, и каменщики,— и построил огромное количество домов на пустырях, землю приобрел почти даром; там прежде стояли хижины плебеев, уничтоженные частыми пожарами, истреблявшими целые кварталы, населенные бедняками.
К а т и л и н а. Теперь половина домов в Риме принадлежит ему.
Б е с т и а. Разве это справедливо? Честно ли это?
К а т и л и н а. Зато удобно!
К у р и о н. Может ли и должно ли это продолжаться?
К а т и л и н а. Нет, не должно. И кто знает, что написано в непреложных книгах судьбы?
Б е с т и а. Желать — значит мочь. Четыреста тридцать три тысячи граждан из четырехсот шестидесяти трех тысяч человек, согласно последней переписи населяющих Рим, живут впроголодь, у них нет земли даже на то, чтобы зарыть в нее свои кости. Но погоди, найдется смелый человек, который объяснит им, что богатства, накопленные остальными тридцатью тысячами граждан, приобретены всякими неправдами, что богачи владеют этими сокровищами не по праву. А тогда ты увидишь, Катилина, обездоленные найдут силы и средства внушить гнусным пиявкам, высасывающим кровь голодного и несчастного народа, уважение к нему.
К а т и л и н а. Не бессильными жалобами и бессмысленными выкриками можно, юноша, бороться со злом. Нам следует в тиши наших домов обдумать широкий план и в свое время привести его в исполнение. Души наши должны быть сильными, а деяния великими. Молчи и жди, Бестиа! Быть может, скоро наступит день, когда мы обрушимся со страшной силой на это прогнившее общественное здание, в темницах которого мы стонем. Несмотря на свой внешний блеск, оно все в трещинах и скоро должно рухнуть!

Все умолкли. Толпа расступилась, и показалась Валерия, жена Суллы, в сопровождении нескольких патрициев. Валерия завернулась в широчайший паллий из тяжелой восточной ткани темно-голубого цвета, и он скрыл от пылких поклонников все прелести, которыми так щедро наделила ее природа. Она была очень бледна.

С п а р т а к. Погоди, ведь это Валерия, жена Суллы!
К р и к с. Как она хороша! Клянусь священной рощей Арелата, сама Венера не может быть прекраснее!

В этот момент лектика супруги бывшего диктатора поравнялась с ними, и глаза Валерии, рассеянно смотревшей в дверцу лектики, задержались на Спартаке. По ее лицу разлился легкий румянец; когда лектику пронесли мимо двух смиренных гладиаторов, Валерия раздвинула занавеси и, высунув голову, еще раз посмотрела на фракийца.

К р и к с. Ну и дела! Дорогой Спартак, богиня Фортуна, капризная и своенравная женщина, какой она всегда была, схватила тебя за вихор, или, вернее, ты поймал за косу эту непостоянную богиню! Держи ее крепко, держи, а то она еще вздумает убежать, так пусть хоть что-нибудь оставит в твоих руках.
С п а р т а к. Замолчи, безумец! Что ты там болтаешь о Фортуне, о каком-то вихре? Клянусь палицей Геркулеса, ты видишь не больше любого андабата! (Идет к Катилине, чтоб прекратить смущавший его разговор.) Приходить ли мне сегодня вечером в твой дом, Катилина?
К а т и л и н а. Конечно... Но не говори «сегодня вечером», ведь уже темнеет: скажи «до скорого свиданья».
С п а р т а к (поклонившись). До скорого свиданья, Катилина.
К а т и л и н а (тоже поклонившись). До скорого!.. Жду вас у себя... Поужинаем, повеселимся... И поговорим о серьезных делах...

Катилина со своими друзьями уходит.

К р и к с. Спартак...
С п а р т а к. Я слушаю тебя, мой друг...
К р и к с. Римский патриций удостаивает своей дружбой нас, гладиаторов. Это добрый знак, клянусь Гезом.

Крикс и Спартак увидели изысканно одетую молодую женщину, которая шла с пожилой рабыней, а за ними следовал педисеквий.

К р и к с. Вот это красавица.
Э в т и б и д а (останавливая взгляд на Спартаке). Да благословят тебя боги, Спартак.
С п а р т а к (смутившись). От всей души благодарю тебя. Благодарю тебя, девушка, и да будет милостива к тебе Венера Гнидская!
Э в т и б и д а (приблизившись к Спартаку — шепотом). Свет и свобода, доблестный Спартак!
С п а р т а к (вздрогнув, с явным недоверием). Не понимаю, что означают твои шутки, красавица.
Э в т и б и д а. Это не шутка, и ты напрасно притворяешься. Это пароль угнетенных. Я куртизанка Эвтибида, бывшая рабыня, гречанка. И я принадлежу к угнетенным. (Взяв большую руку Спартака, ласково пожала ее нежной ручкой.)
С п а р т а к (Криксу). Она произнесла пароль, она знает тайный пароль... (Молча смотрит на девушку, в ее улыбке выражение торжества.) Итак, да хранят тебя боги!
Э в т и б и д а. Я живу на Священной улице, близ храма Януса. Приходи ко мне, я могу оказать тебе небольшую услугу в благородном деле, за которое ты взялся.

Спартак молчит.

Приходи.
С п а р т а к. Приду.
Э в т и б и д а (с приветственным жестом). Привет!
С п а р т а к. Привет.
К р и к с. Привет тебе, богиня красоты! (Долгим взглядом провожает ее.)
С п а р т а к. Ну, что же, Крикс, уйдешь ли ты наконец отсюда?
К р и к с (хотел было уйти, но остановился). А ты еще не хочешь, чтобы я называл тебя любимцем Фортуны! Ах, неблагодарный!.. Тебе следовало бы воздвигнуть храм этому капризному божеству, которое распростерло над тобой свои крылья.
С п а р т а к. Зачем заговорила со мной эта несчастная?
К р и к с. Не знаю и знать не хочу, кто она! Знаю только, что Венера — если только Венера существует — не может быть прекраснее!

Прибегает раб-педисеквий Валерии.

Р а б. Кто из вас Спартак?
С п а р т а к. Я.
Р а б. Сестра твоя Мирца ждет тебя сегодня около полуночи в доме Валерии, ей надо поговорить с тобой по неотложному делу.
С п а р т а к. Я буду у нее в назначенное время.

Педисеквий удалился.

(В хорошем настроении.) Пойдем, друг. Нас ждут большие, серьезные встречи!

4

Дом Катилины. На ложах, облокотись на пуховые пурпурные подушки, возлежат Катилина и его гости: Курион, Бестиа, Антоний, Цесоний, Корнелий, Верес... Прислуживавшие у стола рабы в голубых туниках стояли в триклинии напротив почетного ложа и были готовы выполнить любое желание гостей.
В углу залы расположились флейтисты, актеры и танцовщицы в очень коротких туниках, украшенные цветами. Шутки, остроты, танцы.

К у р и о н. Налей мне фалернского. Налей фалернского. Хочу восхвалить великолепие и щедрость Катилины. Пусть убирается в Тартар этот ненавистный скряга Красе вместе со всем своим богатством.
Б е с т и а. Вот увидишь, сейчас этот пьянчужка Курион начнет коверкать стихи Пиндара. Развлечение не из приятных.
К а т и л и н а. Хорошо еще, если память ему не изменит. Пожалуй, он уже час тому назад утопил ее в чаше вина.
В е р е с. Красе, Красе! Вот мой кошмар, вот о ком я всегда думаю, вот кто мне снится!
А б и н и й (ехидно). Бедный Верес! Несметные богатства Красса не дают тебе спать!
В е р е с. Неужели не наступит день равенства?
А н т о н и й. Не понимаю, о чем думали эти болваны Гракхи и этот дурень Друз, когда решили поднять в городе мятеж для того, чтобы поделить между плебеями поля. Во всяком случае, о бедных патрициях они совсем не думали. А кто же, кто беднее нас? Ненасытная жадность ростовщиков пожирает доходы с наших земель, под предлогом взимания процентов за ссуду ростовщик задолго до срока уплаты долга накладывает арест на наши доходы.
Б е с т и а. И впрямь, кто беднее нас? Из-за неслыханной скупости неумолимых отцов и всесильных законов мы обречены проводить лучшие годы молодости в нищете, томиться неосуществимыми пылкими желаниями.
С у р а. Кто беднее нас? Мы в насмешку родились патрициями! Только издеваясь над нами, можно говорить о нашем могуществе, только смеха ради можно утверждать, что мы пользуемся почетом у плебеев.
— Оборванцы в тогах — вот кто мы такие!
— Нищие, облачившиеся в пурпур!
— Мы обездоленные бедняки! Нам нет места на празднике римского изобилия!
— Смерть ростовщикам и банкирам!
— К черту законы двенадцати таблиц!
— И преторский эдикт!
— К Эребу отцовскую власть!
— Да ударит всемогущая молния Юпитера-громовержца в сенат и испепелит его!
Курион (сильно пьян). Только предупредите меня заблаговременно, чтобы я в этот час не приходил в сенат!

Всеобщий смех. Раб подходит к Катилине и шепчет ему на ухо.

К а т и л и н а. А, клянусь богами ада! Наконец-то! Веди его сюда, пусть с ним идет и его приятель! (Рабу, вслед.) Окажите им должное внимание, омойте ноги, умастите благовониями, облачите в пиршественную одежду и украсьте головы ветками. (Дворецкому.) Эпафор, сейчас же распорядись, чтобы убрали со стола и поставили две скамьи напротив консульского ложа: я ожидаю двух друзей. Вели очистить залу от мимов, музыкантов и рабов и позаботься, чтобы в зале для собеседований все было готово для долгого, веселого и приятного пира.

В сопровождении раба в зал входят Спартак и Крикс. Они одеты так, как велел одеть их Катилина.

С п а р т а к. Да покровительствуют боги этому дому и его благородным гостям!
К р и к с. Привет вам!
К а т и л и н а. Честь и слава тебе, храбрейший Спартак, и твоему другу! (Подводит Спартака к своему ложу, а Крикса сажает на скамью.) Почему ты, Спартак, не пожелал провести этот вечер за моим столом и отужинать у меня вместе с такими благородными и достойными юношами?
С п а р т а к. Не пожелал? Не мог, Катилина. Я ведь предупредил тебя... Надеюсь, твой привратник передал тебе мое поручение?
К а т и л и н а. Да, я был предупрежден, что ты не можешь прийти ко мне на ужин.
С п а р т а к. Но ты не знал причины, а сообщить ее тебе я не мог, не полагаясь на скромность привратника... Мне надо было побывать в одной таверне, где собираются гладиаторы, чтобы встретиться кое с кем. Я повидался с людьми, пользующимися влиянием среди этих обездоленных.
Б е с т и а (с насмешкой). Итак, мы, гладиаторы, думаем о своем освобождении, говорим о своих правах и готовимся защищать их с мечом в руке...
С п а р т а к (стукнул кулаком по столу, порывисто встав). Да, конечно, клянусь всеми молниями Юпитера! Пусть... (Уже другим тоном.) Пусть только будет на то воля великих богов и ваше согласие, могущественные, благородные патриции, тогда во имя свободы угнетенных мы возьмемся за оружие.
К у р и о н (в дремоте). Ну и голос у этого гладиатора! Ревет как бык!
А н т о н и й. Такая спесь к лицу разве что Луцию Корнелию Сулле Счастливому, диктатору!
К а т и л и н а (стараясь прервать саркастические выпады патрициев — рабу). Налей вина нашим опоздавшим дорогим гостям! (Поднявшись со своего ложа.) Выпьем, друзья, за наш святой союз! Пусть наша дружба будет еще крепче! (Пауза.) Благородные римские патриции, вам, кого немилостивая судьба лишила тех благ, которые по величию душ ваших принадлежат вам, ибо вы должны были бы в изобилии пользоваться свободой, властью и богатством, вам, чьи добродетели и храбрость мне известны, вам, честные и добрые друзья мои, я хочу представить отважного и доблестного человека — рудиария Спартака, который по своей физической силе и душевной стойкости достоин был родиться не фракийцем, а римским гражданином и патрицием. Сражаясь в рядах наших легионов, он выказал великое мужество, за которое заслужил гражданский венок и чин декана...
Б е с т и а. Однако это не помешало ему дезертировать из нашей армии, как только представился удобный случай.
К а т и л и н а (все больше воодушевляясь). Ну и что же? Неужели вы станете вменять ему в вину то, что он покинул нас, когда мы сражались против его родной страны, покинул для того, чтобы защищать свое отечество, своих родных, свой дом? Кто из вас, находясь в плену у Митридата и будучи зачислен в его войска, не счел бы своим долгом при первом же появлении римского орла покинуть ненавистные знамена варваров и вернуться под свои знамена, знамена своих сограждан? (Гул одобрения.) Я, вы, весь Рим смотрели и восхищались мужественным и бесстрашным борцом, совершившим в цирке подвиги, достойные не гладиатора, а храброго, доблестного воина. И этот человек, стоящий выше своего положения и своей злосчастной судьбы,— раб, как и мы, угнетенный, как мы — вот уже несколько лет устремляет все свои помыслы на трудное, опасное, но благородное дело; он составил тайный заговор между гладиаторами, связав их священной клятвой, он замыслил поднять их в определенный день против тирании, которая обрекает их на позорную смерть в амфитеатре ради забавы зрителей, он хочет дать рабам свободу и вернуть им родину. (После паузы.) А разве вы и я не задумываемся над этим, и уже давно? Чего требуют гладиаторы? Только свободы! Чего требуем мы? Против чего, как не против той же олигархии, хотим мы восстать? С тех пор как в республике властвует произвол немногих, только им платят дань цари, тетрархи, народы и нации; а все остальные, достойные, честные граждане — люди знатные и простой народ — стали последними из последних, несчастными, угнетенными, недостойными и презренными людьми. (Волнение молодых патрициев, гнев в их глазах.) В домах наших — нищета, мы кругом в долгах, наше настоящее плачевно, будущее — еще хуже. Что нам осталось, кроме жалкого прозябания? Не пора ли нам пробудиться?
К у р и о н. Проснемся же! (Непонимающе трет глаза в пьяной дремоте.)
К а т и л и н а. Ступай к Миносу, пусть он судит тебя по твоим заслугам, поганое чучело, винный бурдюк!
Б е с т и а. Молчи и спи, негодный! (Так толкнул Куриона, что тот растянулся на ложе.)
К а т и л и н а (немного отпив фалернского). Итак, славные юноши, я вас созвал сегодня, чтобы совместно обсудить, не следует ли нам для блага нашего дела объединиться со Спартаком и его гладиаторами. Война неимущих против владеющих всем, война рабов против господ, угнетенных против угнетателей должна стать и нашим делом.
А н т о н и й. Но при чем тут гладиаторы? Неужели мы не сможем добиться победы без этих...
В е р е с. Я не понимаю: почему мы должны искать помощи у наших... рабов?
К а т и л и н а. Я не могу понять, почему нам не привлечь гладиаторов на свою сторону? Они будут находиться под нашим руководством. Будут превращены в римские легионы! Убедите меня в противном, и мы отложим осуществление нашего плана до лучших времен.
С п а р т а к (спокойным тоном, хотя все нутро кипит). Я пришел сюда, чтобы доставить удовольствие тебе, о Катилина, человеку достойнейшему, которого я уважаю и почитаю, но я вовсе не надеялся, что этих благородных патрициев убедят твои слова. Ты чистосердечно веришь тому, о чем говоришь, хотя в глубине души ты и сам в этом не совсем убежден. Позволь же мне и да позволят мне достойные твои друзья говорить без обиняков и открыть вам свою душу.
В е р е с (вызывая на конфликт). Если и Катилина не убежден в том, о чем он говорит, то скажи ты нам, Спартак, почему нас, людей свободных, граждан знатного происхождения, держат в стороне от управления государственными делами? Скажи, почему нас лишают богатств и власти?
С п а р т а к. Почему, говоришь? Виной этому каста олигархов, враждебная народу, враждебная людям смелым, сторонникам нововведений, каста, чья власть более ста лет омрачает Рим раздорами и мятежами; теперь она окончательно сосредоточила в своих руках всю полноту власти, она господствует и распоряжается вами по своему произволу.
А н т о н и й. Поэтому нам надо свергнуть нынешний сенат, заменить действующие законы другими, более справедливыми для народа, избрать новых сенаторов из нашей среды, из наших друзей!
С п а р т а к. А что изменится в жизни народа? Для вас, как и для нынешних властителей, народы, живущие за Альпами или за морем, навсегда останутся варварами, и вы захотите, чтобы они все по-прежнему были под вашей властью и вашими данниками; чтобы дома ваши, как и подобает патрициям, были полны рабов, а в амфитеатрах, как и теперь, устраивались бы ваши любимые зрелища — кровавые состязания гладиаторов; они будут развлечением, отдыхом от тяжелых государственных забот, которыми вы, победители, завтра будете обременены. Только этого вы и можете желать; для вас важно одно: занять самим места нынешних властителей.
К у р и о н. А вы что можете желать — обездоленные гладиаторы, презираемые «низкие люди»? Мало того: лишенные свободы, лишенные родины, принужденные сражаться и убивать друг друга на потеху другим?!
С п а р т а к. Мы хотим добиться свободы полной и совершенной! Мы хотим отвоевать нашу отчизну, наши дома! Следовательно, целью нашего восстания является борьба не только против теперешних властителей, но и против тех, которые придут им на смену, будут ли они называться Суллой и Катилиной, Цетегом или Помпеем, Лентулом или Крассом.