-
В начало статьи...
А.Г.Иванов
Крупный масштаб организованного языческого моления 1827 г., широкий территориальный охват его участников, длительный и упорный характер стихийного неповиновения марийских крестьян-язычников духовным и светским властям с их требованиями отказаться от традиционных народных верований, неизбежно ставят важнейший вопрос и о причинах твёрдой устойчивости языческих традиций среди марийского населения рассматриваемого времени.
Как нам представляется, одной из основных причин устойчивости языческих верований среди марийцев в первой половине XIX века, является сложившийся языческий менталитет, нисходящий своими корнями в предшествующие столетия. В частности, изученные нами материалы (архивные документы, хранящиеся в РГАДА, РГИА, Госархиве РМЭ и Кировской области, в фондах центральных, местных органов светской и духовной властей; опубликованные источники - сведения анкеты В.Н.Татищева и учёных академических путешествий 30-70-х гг. XVIII в. Г.Ф.Миллера, Н.П.Рычкова, П.Г.Георги, П.С.Палласа, законодательные акты, крестьянские прошения и др.), относящиеся к XVIII веку показывают, что подвергнувшиеся в 40-60-х годах XVIII в. массовому принудительному крещению марийцы продолжали стойко придерживаться традиционных языческих обрядов и верований, являющихся неразрывной составной частью народной крестьянской культуры, обусловливавшей во многом формирование их основных представлений об окружавшей их природе, обществе, человеке, и миропознания в целом. Как отмечали современники, в середине XVIII в. «есть же у черемисов и во всяком дистрикте (уезде - А.И.) по особой керемети, в которую из 10, 20 деревень и более жители в одно время в годовые большие праздники собираются». На таких больших молениях, руководимых язычесими жрецами (мужан, юктуч, карт), у марийцев еще более укреплялось чувство солидарности и сопричастности к общенародным интересам. Марийцы глубоко сознавали тесную связь между традиционными верованиями и сохранением своего языка и своей этнической общностью. Одновременно на языческих молениях стихийно звучали социальные и семейно-бытовые молитвы. Марийские язычники просили своего верховного бога «Кугу юмо» и другие свои божества (в зависимости от конкретной ситуации, на семейных, общинных и др. молениях) дать им счастья, здоровья, урожая, плодородия, приплода скота, ума, богатства и защитить от «всякого зла», приносимого царскими чиновниками, священниками, коштанами, беречь от судьи худаго и от вздорного человека помочь им своевременно казенные «подати заплатить» и оставить их в категории лично-свободных ясачных государственных крестьян. Эта стойкая приверженность и упорное отстаивание своих языческих верований марийцами в значительной мере обуславливались семейным и общинным укладом жизни и воспитания. По свидетельству современников, XVIII в. многие марийцы были «между собою весьма дружелюбны и от вредных раздоров всегда уклоняются, богов своих и дни праздничные почитают с великим благоговением, и то что запрещает вера и обычай, редко преступают»(22).
Делопроизводственная документация, возникшая в связи с марийским языческим молением 1827 г., также содержит разнообразные и любопытные материалы, позволяющие еще более детально конкретизировать причины того, почему некрещёные и крещёные марийцы и в первой половине XIX в. продолжали тайно от своих приходских священников и чиновников местных органов власти и управления придерживаться своих языческих верований и обрядов.
В этой связи весьма важными представляются ценные наблюдения и оценки, содержавшиеся в рапорте от 2 марта 1828 г. в Казанскую духовную консисторию христианского проповедника и миссионера Андрея Альбинского, долгое время жившего «в черемисском селении» и хорошо знавшего марийский язык. По его наблюдениям, «что касается до степени просвещения христианскою религиею черемис со времени крещения, то оное только простирается до того, что черемисы призывают священников для исправления треб, не понимая ни силы таинств и духовного обрядов, ни нужды, а [живут - А.И.] по введенному у них обычаю». Слабая степень внедрения православной веры в марийскую языческую среду и нежелание самих марийцев соблюдать христианские обряды, по его словам объясняется и тем, «что они верят многобожию, которое укоренено в них с воспитанием, что видимо было из сильного упорства многих прихожан отстать от онаго. Распространители сего заблуждения суть так называемые мужеды или ворожцы, которые о себе объявляют, что они знают волю тех богов, потому что будто бы сии боги о том их уведомляют и потому именем тех богов заставляют черемис приносить такия жертвы, какия угодны тем богам. Меры же они употребляют к тому разныя, то есть: устрашивания разными бедствиями и самою смертию и уверения в силе тех богов, кои живут в так называемых кереметях, то есть особливых рощах; каковыя меры употребляют скрытно, живя между самими черемисами, ничем от них не отличаются и потому их узнать никак нельзя, разве только по слуху». Марийские языческие жрецы, по словам протоиерея, оказывали «сильное тайное противодействие» христианским миссионерам и приходским священникам, сведя на ней их усилия по распространению христианства среди язычников и отвращению крещёных и новокрещёных марийских прихожан от народных языческих верований. В частности, в феврале 1828 г. самому миссионеру А.Альбинскому пришлось испытать это в моркинском приходе, когда несмотря на его усилия, абсолютное большинство прихожан отказалось выполнять православные обряды. Христианский проповедник вынужден был с горечью признать, что после первой проповеди, прочитанной им на марийском языке, лишь редкие из прихожан согласились с его доводами. Однако «при втором чтении проповеди, почти все собравшиеся прихожане учинили совершенное упорство, простиравшееся до явного непокорства, так что к собранию их для отобрания от них мнения, употреблена уже была сила земской полиции»(23).
Бессилие и слабость позиции православных проповедников и приходских священников в марийской деревне протоиерей А.Альбинский, в частности, объяснял и такими обстоятельствами: «Разсеянность прихожан по множеству разных малых селений и нужды их, отчего происходит то, что прихожане сами за крестьянскими работами и отдаленности от церкви, простирающиеся до 40 верст, во оную приходить каждое воскресенье не могут. А священники, выезжая в их приходы, редко могут заставать в домах прихожан. И по сему не могут успевать часто и всем делать наставления или поучения в христианской религии. Между тем, как их мужеды, находясь в их жительствах, имеют всегдашнее на их умы влияние». И как далее отмечает этот проповедник «многолюдная смещенность крещёных черемис с некрещёными» неизбежно вела к усилению позиций языческих жрецов и всех приверженцев языческих верований в ущерб распространению христианства и усилиям проповедников и приходских священников(24).
Да и сам сложившийся образ русского православного приходского священника, по словам А.Альбинского, продолжал оставаться малопривлекательным. Марийские прихожане вынужденно встретились со своим священником лишь тогда, когда надо было платить церковную ругу деньгами, хлебом, овсом и сеном (а этих поборов с марийцев до их крещения не было). Обременительные ружные сборы, принудительное привлечение прихожан на строительство каменных и деревянных строений церквей и дополнительно связанные с ним денежные расходы крестьян, усугублявшиеся иногда злоупотреблениями священников и далеко не безупречным их поведением, не могли не вызывать у большинства марийских прихожан упорного отказа не посещать церковь и выполнения православных обрядов. Марийцы вместо церкви продолжали ходить в свои священные рощи. К тому же, по наблюдению протоиерея, немалая часть приходских священников из-за своего слабого образовательного уровня «не могут преподавать христианского учения» среди марийцев, а другие из-за незнания «черемисского наречия» также не в состоянии вести миссионерскую работу(25).
Следует признать, что «незнание» большинством русских приходских священников языка своих марийских прихожан, являлся одним из факторов, приводивших к слабости их позиций в марийской деревне в первой половине XIX в. В частности, когда Царевококшайское духовное правление на своем заседании 16 мая 1828 г. предложило некоторым священникам выехать в моркинский прихо; «для ведения ими миссионерской работы среди прихожан», то все рекомендованные отказались ехать в с. Морки. Свой категоричный отказ священник Васили Царевский из Мироносицкого прихода (Ежовского монастыря) объяснил тем, что «черемисский язык ему совершенно не известен, а потому не надеясь оказать ни малейшего успеха в обращении прихожан села Морков из черемис крещёных истинных христиан и желание поступить в село Морки изъявить не желает». В свою очередь, священник Фёдор Ронгинский заявил, что «он черемисский язык знает весьма слабо. А по сему с самого его определения во священники в село Азанова, сколько ни старался приход свой, состоящей также из черемис крещёны убеждать о оставлении суеверия и обращения не путь истинный, но и по сию пору, труды его и усилия остаются тщетными. Сверх сего язык черемисский самый недостаточный и многая истины, самонужнейшия для их познания в ясном виде выразить никак не возможно. Следовательно, и в моркинском приходе успехов в образовании никаких не может оказать. Да хотя бы оный язык и в совершенной твёрдости кто-нибудь разумел, то по недостатку слов не может вразумительно ни изъясняться, ни писать». Как видно, приходские священники не зная языка свои прихожан, заранее обрекали себя на поражение в своей борьбе против приверженцев марийских языческих верований(26).
Языческие традиции в это время среди марийцев были настолько сильны, что несмотря на угрозы властей и жестокие наказания участников всемарийского моления 1827 г., большинство марийских крестьян продолжали совершать свои тайные языческие моления, в том числе и в моркинском приходе. Согласно рапорта поданного в июле 1828 г. в Царевококшайское духовное правление приходским священниками с. Морки Я.Смирновым и В.Гусовым «до сведения нашего дошло, что в приходе нашем близ деревни Других Морков минувшего июня 30-го числа ( субботу - А.И.) некоторые из числа наших прихожан крещёных черемис, кои имена значутся на обороте сего рапорта в приложенном реэстре, собрались человек до двадцати в лесу в керемете, совершали идоложертвенное моление, приглася к сему молению и некрещёных черемисов. Каковое их моление по прибытии нашем на место их кереметя того ж числа нами лично усмотрено при свидетелях села Морков дьячках Алексее Александрове, Николае Тимофееве, отставном канцеляристе Иване Александрове и отставном солдате Алексее Кондратьеве. Когда же оные черемисы нами были увещеваемы в их богопротивном поступке, то многие из них скрылись в лес, оставив на месте лошадей и все при жертвоприношении находящиеся вещи, которых реэстр при сем же рапорте прилагается. А некоторым из черемис, когда мы отправились в село Морки, забрав как лошадей их, так и вещи жертвенныя, шедши за нами до половины пути, напоследок скрылись. О чём Шалинскому волостному правлению нами было донесено с представлением некоторых черемисских лошадей и вещей, найденных нами при жертвоприношении»(27).
Среди участников этого языческого моления 30 июня 1828 г. в приложенном реестре названы крещёные марийцы «деревни Большого Кожлояла Григорей Иванов, Павел Фёдоров; деревни Тишкиной - Артемий Тихонов; деревни Кутлиной - Василий Фёдоров, Алексей Козмин; деревни Нореп Солы - Максим Егоров, Павел Петров, Сергей Семёнов, Данила Петров, Николай Васильев, Ефим Никифоров, Анисим Яковлев; деревни Нуръял - Иван Яковлев; деревни Курукумбал - Афонасий Иванов; деревни Подгорной - Петр Якимов; деревни Кишанур - Фёдор Степанов, Яким Петров; деревни Кужнер - Сергей Ефимов; деревни Сердыш - Афонасей Григорьев», а также некрещёные марийцы «деревни Новаго Юрта – Шаблат; деревни Маного Кожлояла - Ваня; деревни Нуръял - Мыкита; деревни Сердыш - Ерболда), а всего 23 человека из 12 марийских селений, у которых священники отобрали на месте языческого моления жертвенные заколотую лошадь, корову, овцу, 4 котла большие «примерно по 4 ведра», 1 котёл с два ведра, приготовляемое для варения мяса; 2 бочонка с пивом по три ведра; 2 кадки липовые с мясом; «3 чаши большие и 2 малые»; «2 сумы сыромятные большие и 4 малые»; 1 топор, 2 лянгоса, 1 ведро и 13 «лепешек ржаных прястных» (пресных - А.И.)(28).
Ценные сведения о причине стойкой приверженности марийцев «своим древним языческим обрядам» содержат также материалы с показаниями марийских крестьян церковного прихода с. Большой Парат Казанского уезда, отказавшихся весной - летом того же 1828 года давать подписки от отказе от своих верований и впредь проводить «многонародныя» языческие моления.
На состоявшемся весною 1828 г. общинном «мирском сходе», проводившемся Болыие-Паратским волостным правлением во исполнение указаний губернских и уездных властей с предписанием «об отрешении от язычества», запрета участия на языческих молениях, тем более многочисленных, под страхом жестоких наказаний, - его участники из числа марийских крестьян с. Большие Параты и деревень Моркиял и Алукъял не дали подписок об отказе от языческих верований, а сами отозвались словами: «Когда не будут приносить языческого жертвоприношения, то они все помрут». Тем самым они ещё раз подтвердили неразрывную связь традиционных языческих верований со своим этническим идентитетом. Приглашённым на очередное волостное собрание священникам с их увещеваниями отказаться от язычества, марийские общинники ответили: «Государь нас в Сибирь за то (т.е. языческие жертвоприношения - А.И.) не пошлёт!» и «остались непреклонными» в своей правоте. Прибывшему в июне 1828 г. «для приведения ослушников в послушание» исполняющему должность казанского земского исправника дворянскому заседателю Кононову, его сопровождающим лицам и приходским священникам, марийские общинники на очередном «мирском сходе» несмотря на угрозы «в нечинении ими языческих жертвоприношений от подписки отказались и даже за всеми принимаемыми к тому способами остались же непреклонными». При этом крещёные марийцы, не чуждые религиозного синкретизма, сочли нужным объяснить, «что они хотя и исповедуют Христианскую веру и от церкви никакого уклонения не имеют, но оставить обряд предков своих никак не могут, которой исправляют при каких-либо нещастных домашних случаях сверх приношения моления Господу богу, и церкви и в доме своем, обещаются святителю Николаю из скота или птицы в жертву и то закалывают, в лесу или дома молятся ему, чудотворцу, прося в чём имеют нужду. Но только моление сие бывает без изображения (т.е. иконы - А.И.), но и без креста. И что веры сей, как потомственной, никак не оставят!»(29).
Об этом единодушно на этом общинном сходе заявили новокрещёные марийцы с. Большие Параты: «мирской начальник» Герасим Михайлов, рядовые Ефим Исаев, Алексей Иванов, Егор Ефимов, Алексей Савинов, Тихон Степанов, Иван Фёдоров, Фёдор Михайлов, Яков Андреев, Василий Исаев.
Того же села, околодка Янситкина: Никифор Иванов, Дмитрий Тимофеев, Семён Алексеев, Тимофей Петров, Илья Исаев.
Того ж села, околодка Базагурп: Семён Иванов, Семён Тихонов, Афонасей Павлов, Сергей Яковлев, Алексей Яковлев, Ефим Васильев, Данила Михайлов, Иван Михайлов, Василий Гурьянов, Василий Михайлов, Иван Тихонов, Дмитрий Григорьев, Данила Иванов, Козма Иванов, Семён Иванов, Яков Васильев, Антон Яковлев, Иван Михайлов, Егор Матвеев.
Того ж села околодка Очекова: Иван Исаев, Фёдор Григорьев.
Того ж села околодка Атынбайки: Семён Сергеев, Михайла Иванов, Василий Филиппов, Козма Петров, Алексей Яковлев, Захар Степанов, Степан Иванов, Игнатий Козмин, Трофим Петров, Семён Петров, Фёдор Фёдоров.
Того ж села околодка Ансыткина: Семён Степанов, Ефим Михайлов, Фёдор Алексеев, Иван Алексеев, Алексей Семенов, Кирилл Тимофеев, Иван Трофимов, Герасим Михайлов, Илья Петров, Иван Алексеев, Дмитрий Петров.
Того ж села околодка Бизиргуп: Никита Андреев,Максим Андреев, Павел Матвеев Никифор Ефимов, Павел Иванов.
Того ж села околодка Китункина: Дмитрий Иванов, Павел Тимофеев, Гаврила Алексеев, Афонасей Алексеев, Игнатей Ильин, Степан Никифоров, Данила Васильев, Василий Иванов, Сергей Алексеев, Яков Сергеев, Николай Иванов.
Того ж села околодка Очекова: Яким Козмин, Ефим Алексеев, Фёдор Григорьев, Фёдор Иванов, Степан Гаврилов.
Того ж села околодка Атынбайки: Герасим Якимов, Борис Яковлев, Иван Матвеев, Иван Фёдоров,
Деревни Моркиял: выборной - Козма Егоров, рядовые - Иван Иванов, Алексей Иванов, Алексей Степанов, Степан Михайлов, Иван Антонов, Семён Тихонов, Спиридон Иванов, Иван Борисов, Григорий Михайлов, Иван Борисов, Андрей Игнатьев, Василий Алексеев, Ефим Михайлов, Василий Егоров, Дмитрий Иванов, Степан Никитин, Семён Степанов, Андрей Михайлов, Тихон Иванов, Иван Сидоров, Алексей Савельев, Михаила Иванов, Пётр Андреев, Василий Яковлев, Никифор Никитин, Тихон Афонасьев, Евсей Тихонов, Григорий Михайлов, Василий Никитин, Сергей Николаев, Андрей Дмитриев, Тимофей Михайлов, Василий Иванов, Александр Андреев, Алексей Яковлев, Иван Григорьев, Иван Ильин, Василий Дмитриев, Степан Ефимов, Антон Алексеев, Яков Яковлев, Степан Тихонов, Дмитрий Михайлов Иван Яковлев, Егор Иванов, Максим Степанов, Тихон Яковлев, Фёдор Егоров, Афанасий Петров, Трофим Иванов, Дмитрий Герасимов, Ефим Васильев, Иван Егоров, Иван Сергеев, Данила Иванов, Андрей Дмитриев, Ефим Иванов, Данила Андреев, Захар Павлов, Матвей Степанов.
Деревни Алукьял: выборной - Иван Алексеев, рядовые - Сергей Ефимов, Антон Алексеев, Григорий Андреев, Борис Васильев, Ефрем Максимов, Борис Николаев, Фёдор Максимов, Павел Алексеев, Трофим Петров, Василий Алексеев, Осип Иванов, Михайла Васильев, Григорий Михайлов, Борис Иванов, Игнатий Тихонов, Максим Егоров(30).
Как видно, в устойчивом сохранении традиционных языческих верований большая роль принадлежала и общинной сплоченности крестьян. Мирские выборные лица были «заодно» со всеми рядовыми общинниками в отстаивании права марийцев придерживаться своих языческих верований и обрядов перед грубым натиском официальной православной церкви и христианской религии, а также государственной власти.
Действия, предпринятые светскими и духовными властями в связи с состоявшимся вблизи д. Варангуши всемарийским молением 1827 г. заслуживают особого внимания. Они были в первую очередь направлены на то, впредь не допустить подобных многолюдных собраний-молений и подвергнуть суровому наказанию его организаторов и активных участников, а также выявить виновных из числа должностных лиц, не сумевших своевременно выявить и пресечь проведение этого языческого моления.
Заметим, что в официальной делопроизводственной документации, всемарийское моление 1827 г. из уст православного духовенства, чиновничества и дворянства, преподносится как противозаконное мероприятие и соответственно квалифицируется как «противозаконное сходбище», «противозаконное жертвоприношение», «скопище жертвоприносителей в противность христианской рeлигии», «богопротивное жертвоприношение», «сходбище крещёных и некрещённых черемис», «идоложертвенные обряды», «собрание идолопоклонников», «собрание народное», «сборище», «беспорядок», «идолослужение», «идоложертвенное служение» и т.п.(31)
Последовательность действий властей, судя по имеющимся в нашем распоряжении материалам, развертывалась следующим образом.
Первыми из числа должностных лиц, встретившимися лицом к лицу с участниками многотысячного моления при д. Варангуши 20 ноября 1827 г., оказались приходской священник с. Морки Я.Смирнов и царевококшайский земский исправник Микулин. Однако их действия по пресечению моления и разгону его участников оказались тщетными и совершенно бесполезными. Прихожане из числа крещёных марийцев полностью игнорировали увещевания своего пастыря, и как многие свои сородичи принародно отказавшись от новой христианской веры, возвращались к язычеству. Бессилен что-либо сделать и сам исправник. По его словам, находясь по служебным делам во вверенным ему уезде, он неожиданно 20 ноября получил донесение из Уразлинского волостного правления о многотысячном собрании марийцев при д. Варангуши, куда срочно на лошадях вместе с ним поскакали по его приказу волостной голова Губайдула Мадеев, писарь Лавров, казак Уральского войска Худяков, чистопольский мещанин Суханов, понятые татарской деревни Кисли Халилула Хамитов, Губайдула Акчурин, отставной солдат Абдулфаиз Самеев, д. Русский Уртем крестьяне Денис Данилов, Григорий Ефимов и другие «разных деревень до 50 человек». Оказавшись в священной роще, на месте моления, исправник грозно потребовал у его участников: «По какому позволению осмелились они делать такое, противное христианской религии, жертвоприношение?!» Однако, как далее отмечал исправник, якобы участники моления «вместо ответа, окружив его, исправника, и других бывших с ним людей, начали жестоко бить» и будто бы «при побойстве» кричали: «Исправника надобно убить до смерти!» Считая свою жизнь «в большой опасности» от угроз нападавших, исправник «защищал себя имевшею в руках саблею», а также «казака Худякова и понятых». А когда, по словам исправника, к зачинщикам «побойства» присоединились «во множестве» другие участники моления и «бросились на них с выдернутыми из снега дорожными вехами и топорами, особенно услыхавши произносимые Уржумского уезда села Торъял черемисом Григорьевым Ивановым и с ним от многих слова «Бейте всех до смерти!», устрашившись сего, уклонились с некоторыми понятыми уездом: сами верхом на лошади, а понятые - пешками». Вырвавшийся из толпы и ускакавший на лошади исправник, по его словам, через некоторое время «совершенно» лишился «чувств» и в таком состоянии его привезли в д. Русский Уртем в крестьянский дом Андрея Данилова и «внесли на руках в избу, в каковом положении я (т.е. исправник - А.И.) находился, может быть часа полутора». Придя в себя, исправник, «приказал отвезти себя в Уразлинское волостное правление», где встретился со спасшимся бегством казаком Худяковым, у которого «имевшейся при нём сабли ножны переломлены пополам и копейный остаток взять возмутившимися». Явившиеся пешком спустя некоторое время понятые, «освободясь бегством» из места языческого моления, объявили, что не успели сесть на своих лошадей и «что многих из них собравшиеся черемисы перебили (нанесли побои - А.И.) и у одного из числа их татарина Халилулы Халитова, ранили топором левую руку». Заметим, что в ходе судебного процесса многие слова исправника подтвердились, за исключением якобы имевшихся угрозу со стороны участников моления о лишении его жизни и нанесённых ему жестоких побоев. Исправник, видимо, несколько сгустил краски «о буйстве» возмутившихся его приходом марийцев на их моление и его бестактным требованием прекратить языческое богослужение(32).
Начавшиеся еще 20 ноября следственные действия исправника об участниках «беспорядка» при языческом молении, были продолжены им в селениях уезда вплоть до 27 ноября, когда он вернулся в Царевококшайск. По приезде, он срочно поставил в известность о языческом молении при д. Варангуши протоиерея Воскресенского собора И.Билярского, а также казанского губернатора, барона О.Ф.Розена «о сборище» марийцев «для противного христианству жертвоприношения при деревне Варангушах и об оказании ими при удерживании от того исправнику неповиновения и дерзости». Последний получил донесение царевококшайского исправника Микулина 1 декабря 1827 г. В этот же день рапорт о «сходбище» марийцев при д. Варангуши от приходского священника Я.Смирнова был получен казанским архиепископом Ионой(33).
Для светских и духовных властей губернского города Казани полученные ими известия о состоявшемся 20 ноября 1827 г. многотысячном марийском молении оказались полнейшей неожиданностью. Казанская духовная консистория и губернское правление согласно ведомственным предписаниям стали принимать срочные меры в связи с открывавшимся «делом» при марийской деревне Варангуши. Получив 1 декабря 1827 г. рапорт моркинского священника Я.Смирнова, архиепископ Иона в тот же день своим письменным «отношением» поставил в известность казанского губернатора, решив немедленно отправить рапорт в столицу, Санкт-Петербург, в Святейший Синод - высшее законовещательное, административное и судебное правительственное учреждение по делам русской православной церкви. Позднее, 13 декабря 1827 г., на экстренном заседании 22 членов Казанской консистории, где было «докладывано» содержание доношения приходского священника Я.Смирнова и составленной 4 декабря секретарем консистории Стешинским текст рапорта в Синод, было принято решение известить о случившемся событии обер-прокурора Синода, князя П.С.Мещерского. На следующем заседании, 22 декабря 1827 г. Казанского духовная консистория потребовала у подведомственного ей Царевококшайского духовного правления представить оправдательные ответы от протоиерея И.Билярского и священника Я.Смирнова «против позднего их доноса», т.е. пытались выяснить причину, по которой эти лица своевременно не известили вышестоящие церковные власти(34).
Казанский губернатор, в свою очередь, 12 декабря 1827 г. в ответном письме к архиепископу извещал, что на основе полученных им данных о состоявшемся марийском молении при д. Варанугши, где земскому исправнику было оказано неповиновение, направил в Царевококшайский уезд на место события «губернского чиновника и предписал ему о всем том произвести на месте строжайше изследовние»(35).
По всей видимости, в декабре того же года казанский губернатор поставил в известность об этом событии министра внутренних дел. В курсе дел был, видимо, и жандармский генерал, возглавлявший Казанский жандармский округ и непосредственно подчинявшийся шефу Корпуса жандармов А.Х.Бенкендорфу, явившемуся одновременно Главным начальником III Отделения собственный его императорскаго величества канцелярии - высшего следственно-судебного органа политического сыска и следствия, куда поступала громадная масса разнообразной информации, в том числе о всех без исключения происшествиях, «беспорядках» и закону противных поступках» в Российской империи. В отчёте за 1827 г., видимо, сведения о всемирном молении, были доведены до императора Николая I. Не случайно, в указе Синода, направленном в Казанскую духовную консисторию отмечалось, что на состоявшемся 21 января 1828 г. заседании Святейшего Синода «в присутствии его членов, обер-прокурор Синода предложил ознакомить всех с отношением к нему дежурного генерала Главного штаба его императорскаго величества с изъяснением высочайшего повеления, дабы со стороны Святейшего Синода отправлена была избранная духовная особа для разбора дела об открывшемся в Царевококшайском уезде собрании идолопоклонников из четырёх тысяч человек» марийцев, «исполнявших при деревне Варангуш обряд жертвоприношения и для внушения заблуждающемуся народу должного понятия о религии»(36).
Во исполнение высочайшего императорского повеления Николая I, Синод своим указом от 21 января 1829 г. предписал Казанской духовной консистории и лично архиепископу Ионе «чтобы вы, из духовенства вверенной вам епархии избрали благонадежного и способного к предназначенному делу священнослужителя с испытанною доброю нравственностью и с твёрдыми познаниями в догматах христианской веры и дав ему надлежащее наставление, отправить его для разбора дела «в моркинском приходе» «для внушения» марийскому народу «должного понятия о вере»(37).
Получив 4 февраля 1828 г. указ Синода, Казанская консистория 6 февраля того же года направила его копию в Царевококшайское духовное правление с извещением о конкретных мероприятиях по исполнению указов петербургских столичных властей.
В тот же день на своем заседании духовная консистория постановила, что наиболее подходящей кандидатурой для исполнения указа Синода является протоиерей кафедрального Благовещенского собора города Казани Андрей Альбинский, как «вполне благонадёжный и способный для сего дела». Во внимание было принято и то, что А.Альбинский «долго жил в черемисском селении, имеет ясные понятия о заблуждениях сего народа, а знание языка черемисского доказал переводом Нового Завета на оный»(38). Заметим, что А.Альбинский является автором книги «Черемисская грамматика», рукопись которой была подготовлена в 1831 г. и издана в 1837 г. в Казани тиражом в 1200 экземпляров(39).
Конкретные задачи, поставленные консисториею перед А.Альбинским сводились к следующему. Во-первых, ему «разведать приватно от священнослужителей моркинского прихода», в первую очередь от Я.Смирьова, «в чём именно состоит заблуждение?», «как сильно оное укоренено в новокрещёных черемисах?» и «какие меры употребляют они на поддержание и распространение оного?» Выяснив это, ему предлагалось войти в тесный контакт «со следователями сего дела для совершеннейшего узнания и разбирательства оного». Во-первых, срочно составить на марийском языке текст христианской проповеди - «слова», где дать «Краткое изложение веры». По прибытии в село Морки читать свою проповедь «моркинским прихожанам с увещанием в церкви неоднократно и при депутате с светской стороны», призывая их отказаться от своих языческих верований и обрядов. Копию проповеди на марийском языке перед своим отъездом из с.Морки следовало передать «местным священникам для такого ж употребления», другую - представить в консисторию. В третьих, Альбинскому вменялось обратить самое пристальное внимание «на самих священнослужителей того села, в том наипаче отношении, - употребляют ли они какия меры к отвращению черемис от язычества; посеяны ли ими какия-либо семена христианского учения с тех пор, и крещёные черемисы и сколь велико в них сие просвещение?» О результатах порученного дела, миссионеру и проповеднику Альбинскому предлагалось своевременно известить консисторию(40).
Одновременно консистория направила сообщение о миссии протоиере А.Альбинского в село Морки в Казанское губернское правление и дала знать царевококшайскому благочинному священнику С.Помарскому. 7 февраля 1828 г. последовал на места «приказ священно-церковнослужителям сел Казанского и Царевококшайского уездов о провожании» вышеназванного миссионера-проповедника «от села до села на подводах как до места назначенного ему, так и обратно до Казани(41).
Итак, миссионеру Альбинскому предстояло в срочном порядке выехать в село Морки Царевококшайского уезда, где по данным клировой ведомости 1827 г. располагалась «церковь во имя Богоявления Господня без приделов, деревянная приходящая в ветхость, вместо которой по данной в 1819-м году от преосвященого Амвросия, бывшаго архиепископа Казанского, грамоте, в тож именование иждивением прихожан из черемис крещёных, новая каменная одноэтажная с приделом святых апостол Петра и Павла с таковою же колокольнею, выщекотурена полы белым камнем насланы и печи в трапезе складены; покрыта железом и выкрашена; а в приделе и иконостас новый поставлен, но остается оный неосвящённым за неимением икон; деревянная церковь ризницею и всею утварью снабдён довольно, построена в 1766 году (По данным клировой ведомости 1829 г. деревянная церковь в с. Морки была построена в 1752 г., а каменная, взамен обветшавшей деревянной,- в 1819 г. - См.: ГАРМЭ, ф. 165, on. 1, д. 377, л. 61.), трёхкомплектная; земли к оной отмежевано пашенный и сенокосной 33 десятины, но плана и межевой книги на неё не выдано священно-церковнослужители сею землею не пользуются, а вместо её от прихожан ругу по одному четверику (1 пуд - А.И.) в год ржи и во ту ж меру овса и по копне сена с каждого венца (семьи -А.И.), коих числом 927; приходских дворов 625, в них ревизских душ мужска пола 2360, женска - 2845; священнослужителями в течение сего года получено денежного дохода 680 рублей; в близости к оном; селу имеются селы Арино в 12 верстах и Потониха в 25 верстах; разстоянием от консистории в 80 верст, а от Царевококшайского духовного правления в 110 верстах»(42).
Первыми, с кем предстояло на месте встретиться Альбинскому, были священно-церковнослужители села Морки - священники Л.П.Гумилевский, Я.Л.Смирнов, В.Н.Гусов, дьякон М.Афанасьев (второе дьяконское место времени пустовало), Н.Тимофеев, А.Александров, пономари - Ф.А.Смирнов (родной брат Я.А.Смирнова), П.Иванов (третье пономарское место временно «пустовало» и было заранее закреплено за учеником Казанского уездного училища С.Альпидовским) со своими домочадцами(43).
Оказавшись в феврале 1827 г. в селе Морки, проповедник Альбинский со всевозможным рвением постарался справиться с возложенной на него миссией, опираясь при этом в своих действиях не только на моркинских священников, но и военно-полицейскую силу, прибывшей в это село штатной царевококшайской воинской команды.
Однако многое из того, что было намечено консисторией, протоиерею Альбинскому не удалось выполнить, а его проповедническая и следственная работа в с.Морки оказалась во многом безуспешной, о чем свидетельствует представленный им рапорт от 2 марта 1828 г. в консисторию после его возвращения в Казань.
Из содержания данного отчёта видно, что, во-первых, Альбинский сумел, по его словам, выявить характерные особенности языческого «заблуждения» марийцев и причины их стойкой приверженности своим многочисленным богам; усмотреть наличие сильных позиций марийских жрецов в языческой среде и их исключительно важной роли в противостоянии язычества официальной православной религии и церкви. Однако, несмотря на предпринятые усилия, миссионеру не удалось добиться признания от моркинских прихожан о своём участии на всемарийском молении 20 ноября 1827 г. Из-за этого Альбинский не смог учинить «ни дела, ни доноса на них, прихожан» и лишь благодаря словесного доноса священников с.Морки получил сведения о марийских жрецах д. Малые Морки «каком-то Микибае» и околодка Нуръял «каком-то Пектубае». Во-вторых, многоопытному миссионеру Альбинскому с горечью пришлось признать мизерные результаты своих «неоднократных чтений» и проповедей об основах православной веры, прочитанных им на марийском языке «в церкви собранным прихожанам при депутате от светской стороны, дворянском заседателе Гладкове». Из числа нескольких тысяч марийских прихожан моркинского прихода лишь 132 крещёных «отступников» от православной веры согласились на воскресной проповеди 19 февраля 1828 г. обратно вернуться в лоно христианской религии. Однако, спустя неделю, из их числа 12 марийцев под предлогом того, что «они боятся и народа и своих богов», принародно в церкви вновь отреклись от православной веры и вернулись к родному язычеству. Насильно согнанные земской полицией к церкви, 26 февраля 1828 г. крещёные и некрещёные марийцы оказали миссионеру при чтении им христианской проповеди «совершенное упорство» и явное «непокорство» и выразили вновь свою приверженность языческим верованиям своих родителей. В этот день лишь 7 прихожан изъявили желание «оставить прежние свои заблуждения». Остальные даже не помышляли об отказе от языческих верований и покинули церковь. Проповеднику в очередной раз пришлось прибегнуть к уездной земской полиции «к собранию» марийских прихожан в с.Морки «для отобрания от них мнения», т.е. дачи подписки от отказе от языческих верований и признания православной веры. Однако и эти совместные усилия христианского проповедника, уездного чиновника и земской полиции оказались тщетными.
В-третьих, в отчёте Альбинского от 2 марта 1828 г. особое место отведено характеристике священнослужителей с.Морки, оказавшейся далеко не идеальной для них. По мнению протоиерея, из числа моркинских священников, двое оказались «неучёные, а потому хотя бы и желали, но не могут преподавать Христианского учения; третий же священник Лазарь Гумилёвский учёный, но отозвался незнанием черемисского наречия»(44).
Данные клировых ведомостей 1826 и 1827 годов, а также различные справки во многом подтверждая личные впечатления протоиерея Альбинского, содержат более конкретные сведения о моркинских священниках(45). О первом из них, Лазаре Гумилёвском, 42 лет, женатом (жена больна, семья бездетна) в ней за 1826 г. сказано, что он после окончания «богословского учения» в Казанской духовной консистории, в 1806 г. был поставлен священником в с.Морки, в 1811-1815 гг. являлся депутатом со стороны духовных властей по Царевококшайскому уезду, в свое время награждён бронзовом крестом «в память 1812 года». По характеристике консистории, Л.Гумилёвский «поведения порядочного, но опустителен бывает по должности и предписания», может появляться в нетрезвом виде в общественных и присутственных местах.
Характеристика другого русского священника Якова Адриановича Смирнова, представленная в материалах консистории, оставляет противоречивое впечатление. С одной стороны, он представлен не замкнувшимся в своем мире приходским священником, но активным миссионером, овладевшим с этой целью марийским языком, открывшим для детей марийских крестьян одну из первых в Марийском крае начальных церковно-приходских школ, усердным церковным строителем и заботливым отцом. С другой стороны, он изображен человеком, не лишенном мирских слабостей и не во всем соответствовавшим высоким требованиям занимаемой священнической должности. В 1827 г. его возраст приближался к 50 годам, его жене Прасковье Алексеевне было 46 лет. Их дети - Николай Смирнов (23 года), Андрей Кречетов (19 лет) обучались в Казанской духовной семинарии, а третий сын, Иван Смирнов, учился в Казанском уездном училище. В своё время Я.А.Смирнов сам обучался в Казанской духовной академии «до поэзии», поэтому, видимо, по богословской части был не очень силён. После окончания был направлен дьяконом в с.Арино, а в 1811 г. определён «ставленной грамотой» в священники с.Морки, где до этого почти полвека на священнической должности служил его отец Адриан Трофимов. В 1815-1820 гг. Я.Смирнов помимо непосредственных обязанностей приходского священника выполнял непростую работу депутата с духовной стороны для совместного рассмотрения дел с представителями административно-судебных учреждений по Царевококшайскому уезду. За служебное рвение неоднократно награждался, сначала - бронзовым крестом, позднее, 29 декабря 1821 г. - «фиолетовою бархатною скуфьею» за открытие в с.Морки приходского училища, а 24 августа 1827 г. Казанское губернское правление известило архиепископа о благонамеренном его поступке, заключавшемся «в увещании им (Смирновым - А.И.) некрещёных черемис к принятию христианских верований» и «предоставило на уважение сей консистории». Немало сил было приложено Смирновым на строительство новой каменной церкви в с.Морки в честь Богоявления Господня с тёплыми приделами - с правой стороны - во имя святых апостолов Петра и Павла, а с левой - во имя святых мучениц Софии, Веры, Надежды и Любви. Вместе с тем на священника Смирнова было заведено несколько судебных дел, а также имелись жалобы на его действия. Так, епархиальным начальством он обвинялся в злоупотреблениях, якобы допущенных им при сборе денег со своих прихожан на строительство новой каменной церкви. «По светскому правительству» его обвиняли в оказании содействия по закрытию дела о насильственной смерти дворовой «девки Агафьи» дворянина Веновитенова, бывшего в то время заседателем Царевококшайского земского суда, а также принуждении «им из черемис с некрещёного Рыспая Бадиева одной тысячи рублей и двух пудов мёда исправнику будто бы во взяток и о прошении им же еще 100 рублей и клади хлеба за погребение Рыспаем по своему обряду жены своей». Кроме того, «к епархиальному начальству» на священника Я.Смирнова поступили жалобы: в 1816 г. от служилого татарина Мамеева якобы в неотдаче им, Смирновым, «заработанного ста рублей», в 1823 г. - от марийца Осипа Иванова «в насильственном якобы им, Смирновым, с женою его блудодеянии»; в 1825 г. - от мещанина Синцова в «забрании якобы, им, Смирновым, у овчинника, принадлежавших Синцову овчин; в 1827 г. - от ученика Казанского уездного училища Альпидовского «в неотдаче якобы ему от представленного за ним с братьями, причетнического места в полном количестве доходов». По всей видимости, некоторые из приведённых фактов имели под собою какие-то основания. Вместе с тем, они свидетельствуют о более чем натянутых и прохладных отношениях между епархиальным начальством и приходским священником, вызванных, видимо, главным образом, действиями моркинского церковного притча, предпочитавшего «мирное сосуществование» со своими прихожанами без использовния жестоких методов преследования марийцев за приверженность и исполнение языческих обрядов. Не случайно, консистория считала, что Я.Смирнов «по должности опустителен», несмотря на то, что он «поведения изряднаго».
Третий священник, Василий Гусов, 33 лет, женатый, (детей не имеет), обучавшийся в Казанской духовной академии «в русских классах», родом из дьяконов Христорождественской церкви г.Чебоксар, был поставлен в священники с.Морки в 1822 г. По мнению консистории, В.Гусов «поведения изряднаго, но по должности и предписаниям бывает опустителен».
Протоиерей Альбинский, видимо, в целом был согласен с прозвучавшей на заседании консистории 2 марта 1828 г. характеристикой церковного клира с.Морки и решениями, принятыми ею по результатам сделанного доклада. Эти решения сводились к следующему. Во-первых, консистории предстояло срочно сообщить в Казанское губернское правление о подозреваемых марийских «мужедах» Микибае и Пектубае как возможных организаторах языческого моления 20 ноября 1827 г. и немедленно провести следствие в отношении этих лиц. В том случае, если эти подозрения подтвердятся, то «удалить сих мужедов в другие селения». Губернское правление просить, чтобы оно своевременно уведомляло о всех подробностях консисторию относительно «идоложертвенных обрядов, совершавшихся в прошедшую осень в моркинском приходе». Настоять перед губернским правлением «дабы некрещёные черемисы не жили вместе с крещёными марийцами, для чего «исподволь принять законные меры». Во-вторых, указать Царевококшайскому духовному правлению о целесообразности причисления отдаленных селений моркинского прихода к другим ближайшим к ним церквам, чтобы прихожанам было «ходить удобнее и пользоваться учением священников». В-третьих, консистория считает моркинских приходских священников Гумилёвского, Смирнова и Гусова «неблагонадежными» в распространении христианства, не соответствовавшими своим должностям «и потому всех их троих немедленно вывесть из села Морков и заменить другими учёными, исправными и доброй нравственности священниками, знающими язык черемисский». В-четвертых, об обстоятельствах дела немедленно донести в Синод и поставить в известность нового архиепископа, поставленного вместо умершего архипастыря Ионы(46). Как видно, казанская духовная консистория в своих решениях 2 марта 1828 г. решила наказать как организаторов языческого моления 1827 г., так и приходских священников с.Морки и опираясь на силу светских губернских властей чисто административно-полицейскими и судебно-карательными методами в кратчайшие сроки искоренить языческие верования марийцев, что представляется весьма проблематичным. Нельзя не заметить и того, что консистория пыталась переложить всю ответственность за произошедшее событие 20 ноября 1827 г. на приходских священников и «злонамеренных» марийских жрецов, сыгравших якобы «на легковерии прямодушного народа».
Во исполнение принятого своего решения Казанская духовная консистория 7 марта 1828 г. направила в Синод подробный отчёт о положении дел и предпринятых мерах, извещала губернское правление и требовала немедленно разобраться с подозреваемыми жрецами Микибаем и Пектубаем. Позднее с обстоятельством дела был ознакомлен и назначенный Синодом казанский архиепископ Филарет. Уже 14 марта 1828 г. консистория получила сообщение от казанского губернатора о принятых губернским правлением мерах в связи с событиями 20 ноября 1827 г. Опираясь на рапорт царевококшайского исправника Микулина и следственные действия губернского чиновника Волкова, губернская канцелярия во исполнение указа губернатора определила: «Всем земским судам (т.е. административно-полицейским учреждениям, возглавляемым уездными исправниками - А.И.) предписать указами - велеть объявить всем некрещёным черемисам и другим подобным им иноплеменникам, исключая магометян, что по не существованию у них публичного богослужения, законами чиноначалия, никакия многонародныя, а тем паче основанные без ведома начальства собрания, кроме частных, жителями одного селения, жертвоприношения не дозволены, не терпимы быть не могут. Наблюдение сего возложить, особенно на ответственность сельских начальников, поступая с ними в случае допущения таковых сборищ или непредупреждения о самом намерении волостное правление, яко с нарушителями общественного порядка, по всей строгости закона. А крещёным воспретить всякое сообщение в языческих жертвоприношениях под опасением неминуемого наказания»(47). Эти предполагаемые меры и суровые наказания должны были, по мнению губернатора, навсегда искоренить возможные крупные марийские языческие моления и участие крещёных марийцев в языческих жертвоприношениях. Своим предписанием губернатор ещё раз потребовал у земских исправников безотлагательного исполнения требований духовной консистории по делам языческих верований и преследований марийских язычников.
В конце марта 1828 г. Казанская духовная консистория получила рапорта из Царевококшайского духовного правления, где имелись «объяснения» местного протоиерея И.Билярского и моркинского священника Я.Смирнова. В показаниях И.Билярского, данных своим коллегам в духовном правлении 19 марта 1828 г. о причинах, побудивших его, минуя Царевококшайское духовное правление, известить Казанскую духовную консисторию о языческом молении 20 ноября 1827 г., отмечено, что он это сделал для того, чтобы скорее известить казанского архиепископа и поэтому 5 декабря 1827 г. «в понедельник, в которой день обыкновенно отходит из Царевококшайска в Казань почта и отправил свой донос» и письмо исправника Микулина. Явившийся в Царевококшайское духовное правление после многократных вызовов, моркинский священник Я.Смирнов 21 марта 1828 г. на вопрос о причинах не представления им доноса о всемарийском молении при д.Варангуши сказал: «Подобного собрания как прежде никогда, в бытность не только мою, но и покойного родителя моего, священника Адриана Трофимова, жившего около 50 лет в Морках, никогда не бывало; то я прямой цели, намерения и причин, кроме простонародных разговоров, ничего основательно не знал. И потому никакому месту и лицу донесения учинить предварительно не мог и самой смелости не имел». Далее этот священник отметил, что «о собрании народном», состоявшемся 20 ноября 1827 г. он известил казанского архиепископа и, следовательно, за собой вины не чувствует(48).
Разумеется, запоздалые действия Царевококшайского духовного правления, не сумевшего вовремя применять действенные меры и поставить в известность о всемарийском молении консисторию, вызвали со стороны последней начальственное недовольство. В указе консистории, направленном 13 апреля 1828 г. в Царевококшайское духовное правление говорилось, что решением казанского архиепископа Филарета от 3 апреля 1828 г. моркинские священники Смирнов, Гумилёвский и Гусов отрешены от занимаемых должностей и правлению предстояло вместо них подыскать священников, «знающих черемисский язык и достойных по своему поведению». Одновременно Царевококшайскому духовному правлению вменялось исполнять рекомендации по изгнанию языческих «мужедов» из марийских селений, раздельному проживанию крещёных и некрещёных марийцев и причислению прихожан дальних селений моркинского прихода к другим ближайшим церквам(49). В мае - июне 1828 г. консисторией были получены ряд новых документов. В своих сообщениях Казанское губернское правление от 23 мая извещало о предпринятых по указу губернатора следственных действиях Царевококшайским земским судом в отношении Микибая и Пектубая для наказания их «по законам», а от 7 июля - о затягивании судебного дела «о возмущении, учиненном крещёными и некрещёными черемисами разных губерний и уездов противу земского исправника» 20 ноября 1827 г. из-за неприсылки в Царевококшайск для допроса из Уржумского земского суда тамошняго уезда деревни Кузнецовой из черемис крещёного Алексея Никитина, находившегося в болезни, о чём Уржумский земский суд известил Царевококшайский земский суд» 24 апреля и 14 мая 1828 г.(50) В указе Синода казанскому архиепископу Филарету от 18 мая 1828 г. и полученном консисторией 13 июня того же года, предписывалось неукоснительное исполнение указа Синода от 21 января 1827 г., подтверждались первые два пункта донесения консистории о миссии протоиерея Альбинского, ещё раз напоминалось о быстрейшем завершении следствия в отношении марийских жрецов Микибае и Пектубае и «в случае подтверждений сих мужедов удалить в другие селения»; моркинских священников Гумилёвского, Смирнова и Гусова, признанных «неблагонадежными», «удалить навсегда от настоящего прихода», запретить им «священнослужения, рукоблагословения и ношения рясы, определить на причетнические места к другим приходам впредь для совершенного исправления их в образе жизни». В с.Морки направить других священников с «добрыми качествами, преимущественно из учёных» православных миссионеров. В связи с обширностью новокрещёных приходов, простиравшихся иногда до 40 верст, из-за чего затруднялось «наставление» приходскими священниками марийцев на путь христианской истины, Синод своим указом обязал казанского архиепископа Филарета, во-первых, приписать «в обширных приходах отдаленные селения к другим ближайшим к ним церквам, а где таковых нет, о построении церквей вновь» (заметим, в частности, что в 1836 г. с.Шиньша была построена деревянная церковь во имя Казанской Божьей Матери, включившая в своей приход часть бывших селений моркинского прихода); во-вторых, Синод кроме расширения церковного строительства, потребовал всемерной активизации миссионерской работы, чтобы успешно противостоять язычеству. Казанскому архиепископу вменялось безотлагательно набрать «священнослужителей, знающих языки новокрещёных, известных по учению, а паче по доброй нравственности и отправить их во все места, где только оказались отступники от веры в виде миссионеров с нужнейшими наставлениями». Миссионеры в своей деятельности должны были руководствоваться указом Синода от 15 сентября 1825 г. «об искоренении жидовской секты» и обеспечены казёнными деньгами на собственные издержки из расчёта «для проезда в оба пути прогонные деньги каждому на 2 лошади и на содержание по 1 рублю, полагая оные во время прогона на 50 верст»(51).
Во исполнение указа Синода казанская консистория 1 июня 1828 г. решила удалить навсегда из моркинского прихода священников Смирнова и Гумилёвского и отобрав у них «ставленные грамоты», взять в консисторию; дать справку о вакансиях в моркинском приходе на причетнические места; прислать священнику Гусову вакансию и выдать ему «диачный билет», в новокрещенских приходах собрать сведения о деревнях, удалённых от церквей и предусмотреть возможность их приписки к ближайшим церквям или построение новых церквей; «для обращения отпадших от веры, миссионеров на прописанном в указе основании, командировать в село Морки, так как в других местах подобных отступников не оказалось, однаго такого прежняго миссионера Благовещенского собора протоиерея Андрея Альбинского». Вышеперечисленные меры в июле месяце были доведены консисторией до Царевококшайского духовного правления для незамедлительного исполнения(52).
В конце июня консистория получила рапорт Царевококшайского земского суда от 16 июля 1828 г. об итогах проведённого во исполнение указа казанского вице-губернатора Е.В.Филиппова им следствия в отношении 132 «крещёных марийцев (д. Оштурма Уртем - 8 человек, д. Шор Унжа - 41 человек, д. Тушак Шиныпа - 39 человек, д. Оштурма Уртем - 39 человек, д. Ислеть - 5 человек), принявших участие во всемарийском молении при д. Варангуши и предложением «не оставить зависящих с вашей стороны (т.е. казанского архиепископа Филарета - А.И.) распоряжениев об удалении их от язычников и обращении к исполнению христианской веры»(53).
В начале августа 1828 г. светские и духовные власти вынуждены были констатировать, что несмотря на прилагаемые усилия высших и центральных органов власти (Синод и министерство внутренних дел), а также местных государственных и церковных учреждений (Казанское и Вятское губернские правления, Казанская духовная консистория и Царевококшайское духовное правление, Царевококшайский и Уржумский земские суды) не предвидится возможности учинения «следствия о прошедших при деревне Варангушах беспорядках во время сборища» и скорейшего наказания виновных «силою закона». Замедленность судебно-следственных действий была вызвана, по мнению властей, упорным противодействием следствию участников моления и мирская общинная сплоченность марийцев»(54).
Одновременно во исполнение прежних указов и присланного указа Синода от 10 августа 1828 г. Казанская духовная консистория 24 марта того же года разослала специальные циркуляры о принятии безотлагательных мер, связанных с усилением воздействия приходских священников на умы своих прихожан и новом развертывании церковного строительства и открытии новых приходов в марийских, чувашских и других «иноверческих» селениях Казанской епархии. Казанское епархальное начальство сделало для себя нужные выводы из «дела при Варангушах» и потребовало активизации соответствующей работы от подведомственных консистории духовных правлений (Свияжское, Лаишевское, Чистопольское, Козьмодемьянское, Чебоксарское, Сызранское, Корсунское, Симбирское, Ставропольское, Самарское, Алатырское, Курмышское, Царевококшайское) и благочинных сел Алаты, Каймары и Пановка(55).
Консистория не оставила без своего внимания и определения дальнейшей судьбы опальных моркинских священников Смирнова и Гумилёвского, а также понуждения к планомерной миссионерской работе в моркинском приходе вновь назначенного вместо них священника П.И.Кольвицкого. В указе консистории священнику П.И.Кольвицкому (перемещён в с. Морки 28 апреля, в котором 20 июля 1828 г. утверждён местным священником и благочинным по Царевококшайскому уезду) от 21 августа предписывалось «вменить в постоянную обязанность, значущихся в списке черемис, всеми мерами отвращать от зловреднаго для них заблуждения и приводить к спасательному христианству правоверию и об успехах, какие будут в обращении тех отступников, доносить казанскому архиепископу помесячно». Решением от 23 августа 1828 г. консистория приказала определить на дьяческие места в с.Гусиха Спасского уезда Я.Смирнова, и в с.Лебяжье Лаишевского уезда Казанской губернии Л.Гумилёвского. Смещённые со своих должностей бывшие моркинские священники 28 августа того же года вынуждены были дать в Царевококшайском духовном правлении подписки о том, что «они священнослужение и рукоблагословения производить не будут и в рясах ходить не станут». После отобрания у них «ставленных грамот» и определения «на причетнические места в другие приходы», им предстояло в месячный срок трудоустроиться на новом месте(56).
В самом конце месяца, 31 августа 1828 г. консистория получила рапорт священника Мироносицкого прихода, депутата В.Царевского о том, то в ходе проведённых допросов подозреваемых «мужедов» Микибая и Пектубая, земская полиция в его присутствии не смогла получить «никаких ясных доказательств». Допрошенные 29 и 30 августа «под присягою» десятки марийских крестьян категорически отвергли выдвинутые обвинения в адрес своих языческих жрецов, характеризуя их как людей «поведения добропорядочного». Тем самым, вышеназванные организаторы, оставаясь под подозрением, временно освобождались от наказания. Тем не менее, Микибай и Пектубай, оставались под тюремной стражей. На очередном заседании Царевококшайского уездного суда 16 февраля 1829 г. было принято решение отослать их дело на «обревизование» в Казанскую губернскую палату уголовного суда с тем, чтобы подвергнуть их там суровому наказанию. Однако из-за недостатка улик уголовная палата вынуждена была признать их «свободными»(57).
В целом же, полицейские, административно-судебные и церковные власти Казанской губернии и епархии потратили почти два года (20 ноября 1827 г. - 23 сентября 1829 г.) на то, чтобы провести необходимые мероприятия по розыску, допросу, судебному разбирательству и наказанию активных участников и организаторов всемарийского моления при д. Варангуши, действия которых должны были подпадать под уголовные преступления, якобы за учинённые ими «беспорядки» и неповиновение законным властям. Однако ни нагнетание властями обстановки всеобщего страха в марийской деревне, ни запугивания полицейских и судебных чинов, ни увещевания священников, ни жестокие физические наказания на допросах и требования церковных покаяний не смогли сломить волю брошенных на многие месяцы в Царевококшайскую тюрьму активных участников и организаторов всемарийского языческого моления. Власти применяли все меры воздействия, чтобы добиться у содержавшихся под городовой стражей арестованных необходимых показаний и признаний в якобы совершенных ими преступлениях. Под пытками и плетьми царских палачей уже в ходе следствия погибли в тюрьме организаторы всемарийского моления - «главный языческий жрец» Афанасей Никитин и его помощник Иван Андреев, оба родом из д.Кузнецовой Уржумского уезда. Вместе с ними начальную их участь разделил и Сергей Иванов, уроженец д. Оштурма Уртем Царевококшайского уезда за его «возмущение и отступление от христианской веры»(58).
В отношении остальных подследственных Царевококшайский уездный суд также признал их виновными и вынес решение о применении к ним различных мер наказания, признанные в дальнейшем Казанской губернской палатой уголовного суда явно недостаточными. В свою очередь, казанский гражданский губернатор, затребовавший данное судебное дело, своим «решительным определением» 1 июня 1829 г. вынес еще более суровое наказание. Уроженца с.Торъял Уржумского уезда, марийца Григория Иванова, как одного их главнейших виновников, обвиняемого «в возмущении обывателей (т.е. организации марийцев - А.И.), бывших на богомолении близ деревни Варангуши в роще собравшихся из разных уездов и деревень до 4 тысяч человек», как «начинщика сего буйства в страх и пример другим наказать плетьми сорока пятью ударами, сослать в Сибирь на поселение». А участвовавших «в деле сем из черемис крещёных Петра Петрова, Осипа Михайлова, Ивана Григорьева, Мичака Арыспаева, Логина Яковлева, Осипа Иванова и Петра Григорьева, которые по показанию понятых навлекают на себя подозрения в соучаствовании с первым в таковом буйственном поступке», наказать на месте преступления плетьми. А затем их «выдержать под стражею по 4 недели и отдать в жительства к обывателям с распискою с тем, чтобы оне за поведением их имели строгий надзор». Данное судебное решение было вынесено этим подсудимым якобы за противозаконные «их поступки и отступление крещёными от православной веры и за большое многолюдное без позволения начальства зборище в страх прочим на будущее время по силе Уложения (имеется в виду Соборное уложение 1649 года - А.И.) 6-й главы 6-й статьи, Воинского (1716 г. - А.И.) 34-го артикула, указа 1766 г. июля 31 числа и Устава благочиния (полицейский Устав 1782 г. - А.И.) 56-го и 65-го пунктов». Губернатор и палата уголовного суда потребовали от царевококшайского земского исправника, чтобы «всем обывателям (марийским крестьянам - А.И.) Царевококшайского уезда подтвердить наистрожайше, дабы оне на будущее время ни под каким видом подобного сборища и жертвоприношения делать не осмелились под опасением строжайшего наказания по законам». О принятых судебных решениях и наказаниях Казанская консистория была уведомлена палатой уголовного суда 23 сентября и в свою очередь рапортовала Синоду 14 октября 1829 года(59).
Однако, видимо, даже эти жестокие наказания и угрозы властей по отношению к участникам языческих молений оставались малоэффективными. Марийские крестьяне продолжали оказывать повсеместное неповиновение гражданским и церковным чинам и упорно придерживались традиционных языческих верований. В частности, Казанская палата уголовного суда 30 сентября 1829 г. сообщала в консисторию, что, несмотря на предпринятые усилия весной и летом 1828 г. марийские крестьяне с.Большие Параты, деревень Моркиял и Алукъял Казанского уезда, не побоявшись угроз чиновников и приходских священников, отказались давать им подписки «о нечинении собраниев для языческого жертвоприношения». Казанский уездный суд посчитал их «виновными, как нарушителями порядка и тишины» и вынес решение о наказании «начальников селений» - выборных лиц общинной мирской организации самоуправления(60). Решительным определением губернской палаты уголовного суда от 20 августа 1828 г., утвержденным казанским гражданским губернатором, было принято следующее заключение: «Мнение уездного суда о наказании начальников села Больших Парат Герасима Михайлова, [деревни] Моркиял Кузму Егорова и [деревни] Алукъял Ивана Алексеева, как главных ослушников и нарушителей установленного о религии порядка, на сходке розгами с применением как им, так и всем прочим церковного покаяния и впрочем, как правильное утвердить с тем, чтобы при наказании начальников, дано было каждому по сороку ударов»(61).
Так, угрозами и жестокими наказаниями светские и церковные власти пытались искоренить приверженность марийцев к традиционным языческим вервованиям и обрядам. Однако, несмотря на это, абсолютное большинство марийского населения и в первой половине XIX в. стойко придерживалось традиционных верований, ярким показателем которых стало проведение всемарийского языческого моления в 1827 г. и связанных с ним событий.
Примечания
В начало статьи...
МАРИЙСКИЙ АРХЕОГРАФИЧЕСКИЙ ВЕСТНИК. 1998. №8.
Научно-практический ежегодник. Основан в мае 1991 года.
Главный редактор Ананий ИВАНОВ, доктор исторических наук, профессор МарГУ
Марийский государственный университет.
С. 48-75
Архив новостей
Популярные новости