§2. Экономическое и социально-политическое положение марийцев в составе Казанского ханства

В средние века обычно не существовало точно очерченных границ между государствами. Это касается и Казанского ханства с сопредельными странами. С запада и севера территория ханства примыкала к рубежам Русского государства, с востока – Ногайской Орды, с юга – Астраханского ханства и с юго-запада – Крымского ханства. Площадь территории Казанского государства составляла примерно 250 тыс. км². Относительно устойчивой была граница между Казанским ханством и Русским государством по реке Суре; далее можно определить ее лишь условно по принципу уплаты населением ясака: от устья реки Суры через бассейн Ветлуги к Пижме, затем от устья Пижмы к Средней Каме, включая некоторые районы Приуралья, далее обратно к реке Волге по левобережью Камы, не вдаваясь глубоко в степь, вниз по Волге примерно до Самарской луки, наконец, к верховьям той же реки Суры.

Ханство разделялось на стороны: Горную (правобережье реки Волги восточнее реки Суры), Луговую (левобережье Волги к северу и северо-западу от Казани), Арскую (бассейн Казанки и примыкающие районы Средней Вятки), Побережную (левобережье Волги к югу и юго-востоку от Казани, Нижнее Прикамье). Марийцы проживали во всех четырех указанных административно-территориальных образованиях, но сплошной массой они населяли лишь Луговую сторону, которая была, в принципе, моноэтничной. И.П.Ермолаев убедительно доказал, что деления на дороги в Казанском ханстве не было, а как административно-географические понятия они сложились только после присоединения к Русскому государству; до этого они имели транспортно-географическое значение. Стороны (их, скорее всего, можно отождествлять с золотоордынскими даругами), в свою очередь, делились на улусы (волости), сотни, пятидесятки, а те – на десятки и, вероятно, на прочие мелкие единицы, документально применительно к XV-XVI вв. не уловимые. Например, у марийцев это могли быть тиште, в значительной мере похожие на джиенные округа казанских татар.

Некоторая аморфность административно-территориального деления Казанского ханства, по-видимому, была обусловлена полиэтничностью этого государства.

Помимо булгаро-татарского населения (казанских татар) на территории ханства, согласно сведениям А.М.Курбского, проживали также марийцы («черемиса»), южные удмурты («вотяки», «ары»), чуваши, мордва (в основном эрзя), западные башкиры. Марийцы в источниках XV-XVI вв. и в целом в Средние века были известны под названием «черемисы», этимология которого до сих пор не выяснена. В то же время под этим этнонимом в ряде случаев (особенно это характерно для Казанского летописца) могли скрываться не только марийцы, но и чуваши, а иногда и южные удмурты. Поэтому определить даже в примерных очертаниях территорию расселения марийцев в период существования Казанского ханства достаточно сложно.

Ряд достаточно достоверных источников XVI в. – свидетельства С.Герберштейна, духовные грамоты Ивана III и Ивана IV, Царственная книга – указывают на наличие марийцев в Окско-Сурском междуречье, то есть в районе Нижнего Новгорода, Муромы, Арзамаса, Курмыша, Алатыря. Эти сведения подтверждаются фольклорным материалом, а также топонимикой данной территории. Примечательно, что вплоть до недавнего времени среди местной мордвы, исповедывавшей языческую религию, широко было распространено личное имя Черемись.

Унженско-Ветлужское междуречье также было заселено марийцами; об этом говорят письменные источники, топонимика района, фольклорный материал. Вероятно, здесь еще были и реликтные группы мери. И Окско-Сурское междуречье, и Унженско-Ветлужское активно колонизировались русским населением еще задолго до образования Казанского ханства.

Северный рубеж – это верховья Унжи, Ветлуги, бассейн Пижмы, Средняя Вятка. Здесь марийцы контактировали с русскими, удмуртами и каринскими татарами.

Восточные пределы можно ограничить низовьями Вятки, но обособленно – «за 700 верст от Казани» – в Приуралье уже существовала немногочисленная пока этническая группа восточных марийцев; летописцы зафиксировали ее в районе устья реки Белой еще в середине XV в.

Видимо, марийцы совместно с булгаро-татарским населением проживали в верховьях рек Казанка и Меша, на Арской стороне. Но, скорее всего, они составляли здесь меньшинство и к тому же, скорее всего, постепенно отатаривались.

По всей видимости, немалая часть марийского населения занимала территорию северной и западной части нынешней Чувашской Республики. В пользу этого говорят следующие факты:

1). Марийцы наравне с чувашами и татарами владели бобровыми гонами и бортными ухожаями в районе Свияжска еще в 1565-1567 гг.; в эти же годы на левом берегу Малого Цивиля были зафиксированы марийские («черемисские») деревни «именева Байсуповы» Чебоксарского уезда, четко и недвусмысленно разграниченные от чувашских и татарских.

2). К сожалению, не сохранились писцовые книги Чебоксарского уезда второй половины XVI в.; вместе с тем грамоты об охране земельных владений Нижегородского Благовещенского монастыря 1588, 1595-1596 гг. сообщают о козьмодемьянских, ядринских и чебоксарских черемисах, но ничего – о чувашах; примечательно, что, согласно разрядной записи, в 1555 г. город Чебоксары был поставлен «для чебоксарския черемисы».

3). В духовной грамоте Ивана IV от 1572 г. в число присурского нерусского населения (в районе Васильсурска, Курмыша и Алатыря) включены лишь мордва и черемисы, но здесь же чуваши, равно как и черемисы, названы жителями Горной стороны.

4). О черемисах (в том числе о «старожильцах») и отдельно о чувашах Цивильского, Чебоксарского и Козьмодемьянского уездов говорится в мировых записях о спорной земле от 1604 г. и в дозорной и отказной книге Цивильского уезда от 1621 г.

5). Археологические, лингвистические и этнографические исследования показывают, что чуваши-виръялы и анат-енчи, проживающие ныне на территории Северной и Западной Чувашии, в XVI в. и даже в начале XVII в. в плане духовной и материальной культуры были идентичны горным марийцам и сильно отличались от чуваш-анатри (южная и юго-восточная часть Чувашии). Один из путей ассимиляции горных марийцев чувашами в середине XIX в. довольно ярко продемонстрировал в своих этнографических записях С.М.Михайлов.

Исчезновение сплошного марийского населения в северной и западной части нынешней территории Чувашской Республики можно в некоторой степени объяснить разорительными войнами в XV-XVI вв., от которых Горная сторона пострадала больше, нежели Луговая (помимо вторжений русских войск, правобережье подвергалось и многочисленным набегам степных воинов). Это обстоятельство, видимо, вызвало отток части горных марийцев на Луговую сторону.

Можно выдвинуть и следующую версию. В ходе подавления национально-освободительного движения в Среднем Поволжье во второй половине XVI в., а также ранее – в годы русско-казанского противостояния (в них марийцы принимали наиболее активное участие) – этноним «черемис», принадлежность к марийскому этносу получили резко отрицательную окраску. Действительно, русские, причем даже образованнейшие люди своего времени, относились к черемисам как к опасным и неукротимым врагам. Можно здесь вспомнить Казанского летописца («паче их (татар. – С.С.) злейшую черемису поганую»), А.М.Курбского («бо тот черемискии язык не мал есть и зело кровопииствен»). Наконец, русское народное творчество ­ пословицу «С одну сторону черемиса, а с другой берегися», эквивалентную античному «между Сциллой и Харибдой». В условиях, когда уже не было сильного стремления к сопротивлению, и народ превращался в реликтовый этнос, марийцы предпочитали слиться с иноязычной средой, ассимилироваться, стать чувашами, мордвой, татарами, русскими и т.д., чтобы не оказаться жертвой предвзятого отношения к ним со стороны представителей доминантного этноса. Именно в свете этих доводов следует трактовать указанные В.Д.Димитриевым случаи, когда в ряде документов XVII в. одни и те же лица именуются и «черемисами», и «чувашами», то есть в данном случае, скорее всего, мы имеем дело с переходным периодом, когда еще не завершилось формирование чувашей-виръял.

Марийцы в XV-XVI вв., по определению К.И.Козловой, были «этнолингвистической группировкой целого ряда автономных племенных объединений». С этим утверждением вполне согласуется дифференцирование разных групп «черемисы» автором «Казанской истории». Он отмечает, что есть «горная черемиса» (горные марийцы и чуваши) на правом бе­регу Волги, «черемиса кокшаская и ветлужская» (северо-западные мари) в бассейне Ветлуги и Б. и М. Кокшаг и «черемиса луговая» (луговые мари восточнее М. Кокшаги и южные удмурты).

Ретроспективные исследования К.И.Козловой позволяют выде­лять более мелкие группы («земляческие объединения») внутри означенных выше этнокультурных общностей. Если современные горные марийцы относительно однообразны в плане их духовной и материальной культуры (но если учесть, что в XV-XVI вв. они расселялись на более обширном пространстве от Оки до Свияги, то можно предположить, что тогда правобережные мари не составляли такого этнокультурного единства, как сейчас), то остальное марийское население пестрее по своему составу. Среди северо-западных мари есть ветлужские, санчурско-яранские (бассейны рек Рутка, Б.Кокшага, Ярань) и малококшайские (медведевские или йошкаролинские) марийцы, среди луговых – волжские (приказанские) и моркинско-сернурские (северо-восточная часть Республики Марий Эл), существовала также этническая группа вятских марийцев, сформировавшаяся в основном из переселенцев, но с преобладанием моркинско-сернурского элемента. В свою очередь, по преданиям вятских марийцев известны небольшие земляческие группы вятскополянских (нижневятских), малмыжских, уржумских, шурминских, кукарских (пижанских) мари. Восточные марийцы, согласно Г.А.Сепееву, тоже имели свои локальные варианты. По мнению К.И.Козловой, в средние века различия между поземельно-родственными союзами были выражены сильнее, чем сейчас, и что, несмотря на наличие централизующих факторов, развитию межгрупповых связей препятствовали политическая нестабильность в регионе, частые войны, низкая плотность населения.

Численность марийцев в XV-XVI вв. точному определению не поддается. А.Г.Бахтин на основе разрозненных сообщений Казанского летописца, А.М.Курбского и приблизительных подсчетов Г.Н.Айплатова и А.Г.Иванова применительно к XVII-XVIII вв. определил количество марийцев, живших в XVI в., в пределах от 70 до 120 тыс. человек. В виду отсутствия иных сравнительно достоверных данных есть смысл согласиться с этими цифрами. Но, принимая в расчет довольно широкий ареал проживания марийцев в XV-XVI вв. и огромные людские потери, понесенные ими в течение всего XVI в., пожалуй, следует придерживаться максимума – 120 тыс.

Наибольшей плотностью населения отличалось правобережье Волги, затем – район восточнее М. Кокшаги, а наименьшей – область расселения северо-западных марийцев, особенно болотистые Волжско-Ветлужская низина и Марийская низменность (пространство между реками Линдой и Б. Кокшагой). По подсчетам А.Г.Иванова, в 1723 г. в первой области средняя плотность населения составляла 14 человек на 1 км², во второй – 2 человека, а в указанном болотистом районе – 1 человек. Вероятно, за полтора-два столетия до этого времени ситуация была идентичной.

Слабые связи между поземельно-родственными союзами, незначительная численность населения при низкой его плотности создавали благоприятные условия для покорения марийцев более сплоченными и многолюдными соседними народами и государствами.

Волго-Камье, то есть территория Казанского ханства, в середине XVI в. считалось землей экономически развитой и богатой природными ресурсами. Современники не скрывали своих восторгов. Литовский дворянин на русской службе И.С.Пересветов называл Казанскую землю «подрайской», удивлялся, что «таковая землица не велика, но велми угодна». Еще более красноречивы слова автора «Казанской истории»: «Место пренарочито и красно велми, и скотопажитно, и пчелисто, и всецеми земными семяны родимо, и овощми преизобилно, и зверисто, и рыбно, и всякого угодья много, яко не мощно обрести другаго такова места во всей Руской нашей земли нигдеже таковому подобно место красотою и крепостию и угодием человеческим, не вем же, аще есть будет в чюжих землях». Более сдержанный в своих эмоциях австрийский посол С.Герберштейн указывает, что казанские татары по сравнению с другими татарами «культурнее, ... так как они и возделывают поля, и живут в домах, и занимаются разнообразной торговлей, и редко воюют».

Большинство исследователей сходится во мнении, что Казанское ханство было страной с развитыми земледельческими традициями (местами, особенно на юго-востоке и юге применялся трехпольный севооборот), с господствующим стойловым животноводством, развитым ремесленным (кузнечным, ювелирным, кожевенным, ткацким и т.д.) производством, с набиравшей ускоренные обороты в периоды относительной политической стабильности внутренней и внешней (особенно транзитной) торговлей. В целом хозяйство большей части местного населения было комплексным, существенную роль также играли охота, рыболовство и бортничество, носившие промысловый характер.

Комплексным было хозяйство и средневековых марийцев, но с региональными особенностями. Казанский летописец отмечает, что горные и луговые марийцы – «земляпашцы и трудницы», но ветлужские и кокшайские «ни сеют, ни орют». Вероятно, именно северо-западных марийцев имел в виду и польский профессор М. Меховский, который сообщает, что «за Московией на северо-востоке, на краю северной Азии... а именно Пермь, Башкирия, Черемиса, Югра и Корела... не пашут, не сеют, не имеют ни хлеба, ни денег, питаются лесным зверем». Однако нельзя сказать, что ветлужско-кокшайские марийцы, проживавшие в районе почти сплошных болотных и лесных массивов, местами – песчаных и супесчаных почв, совершенно не знали земледелия. К примеру, согласно Житию Макария Желтоводского и Унженского, русских первопустынников в устье Керженца снабжали хлебом именно окрестные марийцы, жившие в болотистой Волго-Ветлужской низине. Сведения о наличии земледелия у верхневетлужских марийцев содержит Ветлужский летописец. Доказательства развития земледельческих занятий у северо-западных мари имеются у археологов. Возможно, марийцы в бассейнах Ветлуги, Б. и М. Кокшаг занимались подсечным земледелием. Основную же роль в их хозяйстве играли скотоводство, охота, рыболовство и бортничество.

Земледелие, как было указано выше, было сильнее развито у горных и луговых (восточнее М. Кокшаги) марийцев. Археологические данные (к примеру, использование жернова вместо зернотерки, находки сошников, фрагментов серпа) свидетельствуют о появлении плужного земледелия в Марийском крае приблизительно в XI-XII вв. Сеяли в основном просо, полбу, рожь, лен, коноплю. Судя по этнографическим материалам, у марийцев до присоединения их к России были распространены однозубая соха с полицей («марла шога») и косуля («маска кутан»); использовались жердевые овины («марла авун»), вероятно, строили водяные мельницы («вÿд вакш»). Есть мнение, что в XVI в. происходило становление трехпольной системы. Возможно, и на Горной, и на Луговой стороне развивались овощеводство и примитивное садоводство.

Письменных свидетельств о значительном распространении и развитии скотоводства практически у всех групп средневекового марийского населения довольно много; в силу отсутствия необходимых условий для табунного скотоводства преобладал стойловый способ содержания скота. Согласно археологическим данным, марийцы разводили крупный и мелкий рогатый скот, лошадей, свиней, домашнюю птицу.

Марийский край до сих пор считается лесным. В средние века здесь водилось множество пушных зверей и дичи: бобры, куницы, белки, горностаи, соболя, рыси, зайцы, лисицы, волки, медведи, лоси, олени, тетерева, глухари, куропатки, дикие утки и гуси; многочисленные реки и озера изобиловали рыбой. Марийцы испокон веков поставляли драгоценные меха в Русь, Хазарию, Волжско-Камскую Болгарию, Золотую Орду, затем в Казань. В условиях острого дефицита металлических монет беличьи и куньи шкурки и части тела употреблялись в качестве валюты в течение всего XVI в., причем не только в Среднем Поволжье, но и по всей России. Арсенал охотничьих приспособлений был широк и разнообразен: стрелы с костяными наконечниками, сети-тенеты, сети-перевесы, петли-силки, ловушки-корзины, запруды-дворы и т.д. К охоте, навыкам стрельбы из лука марийцев приучали с детства; марийские лучники считались мощной ударной силой в казанском войске.

Большое значение в хозяйстве марийцев имело бортевое пчеловодство. Еще в начале XII в. «черемиси ... бортьничаху на князя великого Володимера». Возможно, уже тогда на бортных деревьях ставили знаки собственности – «тистэ». Практиковалась купля-продажа бортных угодий (в документах эти угодья фиксировались под названием «знамена», что в переводе на марийский означает «тистэ»). По версии А.Г.Бахтина, это была продажа не частной собственности на землю, а права «на определенную хозяйственную деятельность на конкретной территории», иначе говоря, здесь речь идет о вотчинном праве на бортные угодья. Надо сказать, что вотчинное право как отдельных членов общин, так и целых общин распространялось также на охотничьи (особенно на бобровые гоны), рыболовные, сенокосные угодья и даже на пахотную землю. В Казанском ханстве (равно как и в соседнем Русском государстве) частной собственности на землю не существовало; вся земля официально находилась в руках верховного собственника – хана.

Ремесленное производство было представлено кузнечным и ювелирным делом, деревообработкой, обработкой шкур и кожи, гончарством, ткачеством. Ремесленники в основном удовлетворяли потребности ближайшей округи, практически не ориентируясь на рынок. Особенностью развития местной металлургии было то, что оно базировалось на переработке привозных полуфабрикатов, различных заготовок; при этом ювелирное дело традиционно считалось женской специальностью.

А.И.Шадрин на основе тщательно проведенного им анализа металлургического производства у древних марийцев пришел к выводу, что местная железная руда из-за условий залегания и разработки требовала «отвлечения почти всех сил общины от других сезонных видов промысла с дальнейшей необходимостью специализаии». Не исключено, что эту особенность марийцы учитывали, и в экономически наиболее развитых поземельно-родственных объединениях, входивших в белячную систему (подробнее об этой системе будет идти речь ниже), по всей вероятности, стали создаваться специальные апшат-беляки. Апшат-беляки, возможно, появлялись именно с целью создания всех необходимых условий для развития кузнечного производства, ориентированного, в силу обстоятельств того времени, прежде всего, на военные нужды. Скорее всего, апшат-беляки создавались с санкции казанского правительства. Как известно, после присоединения Среднего Поволжья к Русскому государству местная металлообработка была запрещена. В результате этого апшат-беляки перестали выполнять свою прежнюю функцию центров кузнечного производства, что отразилось даже на топонимике (некоторые из них стали носить русское название Кузнецово, хотя население там было уже исключительно земледельческим).

Сложным является вопрос о строительном деле марийцев. М.Меховский, С.Герберштейн, А.Дженкинсон отрицают наличие домов у «черемис». В первой половине XVII в. А.Олеарий уже сообщает, что «черемисы ... живут по обе стороны Волги, большею частью без домов, в простых избах». Во второй половине XVII в., согласно Н.Витзену, «марийцы живут в домах и шатрах». Ситуацию во многом проясняет А.М.Курбский, который наблюдал во время похода на Казань в 1552 г. в южной части Чувашского Поволжья: «...сел со живущими зело мало, понеже у них села при великих крепостях ставлены и незримы, аще и по близку ходящем». О наличии «крепей» и «острогов» уже на Луговой и Арской сторонах сообщает Казанский летописец. В той же «Казанской истории» достаточно подробно описан процесс возведения «черемисой» крепостной стены из дерева, земли и частично из камня вокруг казанского посада. Созвучную информацию, если верить русским летописям, дает и Шах-Али, который в беседе с Иваном IV говорил, что «Казанская земля в великих крепостех». Итак, есть все основания считать, что в условиях постоянной военной угрозы марийцы, как и другие народы, населявшие Казанское ханство, видимо, умели прекрасно маскировать свои поселения («илемы», «сурты»), строить фортификационные сооружения («крепи», «остроги», «засеки»), возводить жилища, трудноуловимые пока для археологов. Очевидно, некоторые из острогов-«крепей» являлись административными и племенными центрами. Скорее всего, городов у марийцев не было; лишь отдельные укрепленные поселения, например, Мало-Сундырское городище и Чебоксары, находившиеся на территории расселения марийцев, имели протогородские признаки.

Марийцы, жившие преимущественно вблизи крупных рек – Волги, Камы, Вятки, Ветлуги и др. – хорошо знали судоходное дело, хотя С.Герберштейн отметил в этом отношении не их, а чувашей. Удивляет то, что гораздо позже, в XIX в. сами чуваши считали, «что из всех иноплеменников самые бойкие моряки – черемисы», а представители русской администрации, в свою очередь, признавали, что марийцы «приносят существенную пользу волжскому судоходству». Более того, известно, что еще в 1468 г. казанские воины, спасаясь от погони, устроенной русской судовой ратью Ивана Руна, пересели с коней на лодки, взятые у марийцев, проживавших близ устья реки Белой. Казанский летописец при описании «Казанского взятия» упомянул о базировании вблизи осажденного города «ладейной черемисы».

Историк и этнограф Г.А.Сепеев утверждает, что для передвижения по воде марийцы с глубокой древности использовали лодки различного типа – плоты, однодеревки, лодки с нашивными бортами, дощанки, лодки типа каноэ («тагына пуш»), катамараны («йыгыр пуш») и др. При этом он отмечает, что природные условия (густая сеть рек, труднопроходимая лесная и болотистая местность) диктовали первоочередное развитие именно речных, а не сухопутных путей.

Зимой для передвижения по глубокому снегу марийцы повсеместно использовали лыжи («рты»).

Универсальным транспортным средством была лошадь. Судя по разведывательным данным русских послов о переговорах ногайцев с марийскими повстанцами в 1580 г., некоторая часть коней специально отводилась для участия в военных походах.

Хозяйство марийцев было приспособлено к природно-географическим условиям, отвечало требованиям своего времени. Из-за сложной политической обстановки оно в значительной степени было милитаризовано. Правда, здесь свою роль сыграли и особенности социально-политического строя.

Казанское ханство представляло собой один из вариантов восточной деспотии, в значительной мере оно унаследовало традиции государственного строя Золотой Орды. Во главе государства стоял хан (по-русски – «царь»). Его власть ограничивалась советом высшей знати – диваном. Члены этого совета носили звание «карачи». В придворную свиту хана входили также аталыки (регенты, воспитатели), имильдаши (молочные братья) и др., не менее серьезно влиявшие на принятие тех или иных государственных решений. Существовало общее собрание казанских светских и духовных феодалов – курултай («вся земля Казанская»). На нем решались наиболее важные вопросы из области внешней и внутренней политики. В ханстве функционировал разветвленный чиновнический аппарат в виде особой дворцово-вотчинной системы управления. В ней росла роль канцелярии, состоявшей из нескольких бахши, которых принято отождествлять с русскими дьяками и подьячими. Нет надежных сведений о наличии в Казанском ханстве письменных законов, похожих на русские Судебники. Вероятно, правовые взаимоотношения регулировались шариатом и нормами обычного права.

Исключительно все земли юридически считались собственностью хана, олицетворявшего собой государство. Объявив себя верховным собственником, хан требовал за пользование землей натуральную и денежную ренту-налог (ясак). За счет ренты-налога пополнялась ханская казна, содержался аппарат чиновников и т.д. У хана существовали и личные владения по типу дворцовой земли, доходы от которых уходили в пользу членов ханской семьи и двора.

В ханстве существовал институт условных пожалований – сойюргал. По определению Ш.Ф.Мухамедьярова, сойюргал был наследственным земельным пожалованием при условии несения лицом, его получившим, военной либо иной службы в пользу хана вместе с определенным числом всадников; при этом владелец сойюргала получал право судебно-административного и налогового иммунитета.

Помимо сойюргала был широко распространен и институт тарханства. Феодалы-тарханы кроме иммунитета, личной свободы от судебной ответственности обладал и некоторыми другими привилегиями. Званием и статусом тархана, как правило, жаловали за особые заслуги.

В сферу сойюргальных и тарханных пожалований был вовлечен многочисленный класс казанских феодалов. Его верхушку составляли эмиры, хакимы, беи; к средним феодалам относились мурзы и огланы (уланы); низший слой служилых людей составляли городовые (ички) и сельские (исьники) казаки. Немалочисленным слоем внутри феодального класса было мусульманское духовенство, имевшее значительное влияние в ханстве; в его распоряжении тоже находились земельные владения (вакуфные земли).

Основная часть населения ханства – земледельцы («игенчелэр»), ремесленники, торговцы, нетатарская часть казанских подданных, включая и основную часть местной знати – относились к категории податных людей, «черного народа» («кара халык»). В ханстве существовало более 20 разновидностей налогов и повинностей, среди которых главным был ясак – десятинная подать; ясаком иногда называли и всю совокупность натуральных и денежных податей. Помимо постоянных налоговых сборов практиковались и повинности временного характера – заготовка леса, общественные строительные работы, постойная повинность, поддержание в надлежащем состоянии путей сообщения (мостов и дорог) и др. Боеспособная мужская часть податного населения вносила и «налог кровью», то есть должна была участвовать в войнах в составе ополчения. Поэтому кара халык принято рассматривать в качестве полуслужилого сословия.

В Казанском ханстве выделялась и социальная группа лично зависимых людей – коллар (рабы) и чура (представители этой особой формы рабства, судя по всему, находились в менее сильной зависимости, нежели коллар, однако их статус не совсем ясен). Рабами в основном становились русские полоняники. Те пленные, которые принимали ислам, оставались на территории ханства и переводились в положение зависимых крестьян либо ремесленников, им разрешалось заводить собственное хозяйство, дом, семью, но они были обязаны всецело подчиняться своим владельцам – татарским феодалам, представителям местной нетатарской знати и других слоев населения ханства. Тем не менее, рабский труд в Казанском ханстве не играл ведущей роли. Основная часть полоняников, как правило, экспортировалась в другие страны.

В целом, по оценке А.Каппелера, Казанское ханство не сильно отличалось от Московского государства по своему хозяйственному укладу, социально-политическому устройству и уровню экономического и культурного развития, однако оно значительно уступало по размеру территории, по величине природных, людских и экономических ресурсов и было менее гомогенно в этническом и политическом отношении.

Марийцы – знать и рядовые общинники – как и другие нетатарские народы Казанского ханства, хотя и входили в категорию зависимого населения, но фактически являлись лично свободными людьми.

Согласно выводам К.И.Козловой, в XVI в. у марийцев преобладали дружинные, военно-демократические порядки, то есть марийцы находились на стадии становления своей государственности. Появлению и развитию собственных государственных структур мешала зависимость от ханской администрации.

Социально-политический строй средневекового марийского общества отражен в письменных источниках довольно слабо, поэтому для его схематической реконструкции приходится обращаться к малоинформативным и нередко противоречивым данным из сферы археологии, лингвистики, фольклора и этнографии, а также к требующим осторожного к себе обращения методам исследования, в особенности, ретроспективному и сравнительно-историческому.

Основной ячейкой марийского общества была семья («еш»); скорее всего, наибольшее распространение имели «большие семьи», состоявшие, как правило, из 3-4 поколений близких родственников по мужской линии. Имущественное расслоение между патриархальными семьями четко вырисовывалось еще в IX-XI вв. Процветал парцеллярный труд, который в основном распространялся на неземледельческие занятия (скотоводство, пушной промысел, металлургия, кузнечество, ювелирное дело). Между соседними семейными коллективами существовали тесные связи, в первую очередь, хозяйственные, но не всегда кровнородственные. Хозяйственные связи выражались в разного рода взаимных «помочах» («вÿма»), то есть обязательной родственной безвозмездной взаимопомощи. В целом марийцы в XV-XVI вв. переживали своеобразный период протофеодальных отношений, когда, с одной стороны, происходило выделение в рамках поземельно-родственного союза (соседской общины) индивидуально-семейной собственности, а с другой, классовая структура общества не обрела своих четких очертаний.

Марийские патриархальные семьи, по всей видимости, объединялись в патронимические группы (насыл, тукым, урлык; по версии В.Н.Петрова – урматы и вуртеки), а те – в более крупные поземельные союзы – тиште. Их единство основывалось на принципе соседства, на совместном культе, и в меньшей степени – на хозяйственных связях, а тем более – на кровнородственных. Тиште явля­ись, кроме всего прочего, союзами военной взаимопомощи. Возможно, тиште были территориально совместимы с сотнями, улусами и пятидесятками периода Казанского ханства. Во всяком случае, навязанная извне в результате установления монголо-татарского господства десятинно-сотенная и улусная система администрирования, как принято считать, не вступила в противоречие с традиционной территориальной организацией марийцев.

Сотнями, улусами, пятидесятками и десятками руководили сотники («шÿдöвуй»), пятидесятники («витлевуй»), десятники («лувуй»). Они в XV-XVI вв., скорее всего, не успели порвать с народоправством, и, по определению К.И.Козловой, «это были или обычные старшины поземельных союзов, или военные предводители более крупных объединений типа племенных». Возможно, представители верхушки марийской знати продолжали называться по древней традиции «кугыза», «кугуз» («великий хозяин»), «он» («вождь», «князь», «владыка»). В общественной жизни марийцев большую роль играли и старейшины – «кугураки». Например, даже ставленник Тохтамыша Кельдибек не мог стать ветлужским кугузом без согласия на то местных старейшин. Марийские старейшины в качестве особой социальной группы упоминаются и в «Казанской истории».

В ряде работ встречается никогда не бытовавший среди марийской знати титул «лужавуй». Это название, по всей видимости, впервые было использовано марийским просветителем И.Я.Моляровым в 60-70-е гг. XIX в. На самом же деле еще в XVIII в. сотников называли «лужа», а не «лужавуй».

В средневековом марийском обществе была велика роль жрецов. По версии Н.С.Попова, как особый социальный слой, они стали выделяться уже на рубеже I и II тысячелетий н.э. и носили названия «йÿктышö», «арвуй», «онаенг», «карт кугыза». В середине II тысячелетия н.э. усилилось влияние ислама, официальной религии Казанского ханства. Очевидно, именно складывавшийся языческо-мусульманский синкретизм марийцев дал повод С.Герберштейну заключить, что «народ, зовущийся черемисами … следует не христианской, а магометанской вере».

В марийском историческом фольклоре сохранились туманные сведения о древнем социальном строе. Особый интерес вызывает цикл преданий средневятских марийцев о вожде Шуран (Тÿкан) Шу­ре. Можно обнаружить многие признаки военно-демократической ор­ганизации. Во главе союза племен стоит предводитель («он-тöра») в лице самого Шуран (Тÿкан) Шура. Его власть ограничивается советом старейшин («он кангаш»), куда якобы входили Чумбулат, Долгоза и ряд других мелких вождей («изи он»). В «пророке» Кукарке или Курук Кугу Енге, жившем отдельно от всех остальных «на горе» (в крепости(?)) в устье Пижмы, имевшем собственных сторожей – «савушей» (дружинников(?)), владевшем несметными богатствами (военная добыча(?)), заставившем соседнее русское население уважать и бояться его (это повлекло за собой появление у пра­вославных русских, проживавших в Кукарке (ныне город Советск Ки­ровской области), культа «Ивана-Воина»), можно видеть влиятельного военного вождя. Любопытно, что марийский языческий праздник «Шорык йол» в этих преданиях превращен в некое подобие древне­русского полюдья: Тÿкан Шур якобы в сопровождении своей дружины («савушей») объезжал свои владения, собирая дань мехами и ме­дом, творя свой жестокий суд, руководя молениями и пользуясь правом первой брачной ночи.

По всей видимости, цикл преданий о Шуран (Тÿкан) Шуре, несмотря на фантастичность некоторых сюжетов, не лишен достоверности и, можно сказать, иллюстрирует соответствующие выводы видного этнолога К.И.Козловой.

Примечательно, что наличие древнемарийского городища в устье Пижмы, православно-языческий синкретизм местного средневекового русского населения подтверждается археологически. Митрополит Иона в 1452 г. укорял вятчан, что те нападают на русские города и селения, «с поганьством съединяющесь». Кроме того, «Повесть о стране Вятской» свидетельствует о неоднозначном характере взаимоотношений между русскими и марийцами на Средней Вятке: с одной стороны, марийцы «с Пижмы реки» часто совершают набеги на «волости Котелнича города», с другой стороны, в 1542 г. вятчане полностью разгромили татарский отряд на реке Моломе, но не тронули сопровождавшую его группу марийских воинов, ушедшую затем «на Пижму реку».

Удивляет и абсолютная безнаказанность марийских «разбойников» в лесах между Галичем и Вяткой в I четверти XVI в., а также то, что на северо-западных марийцев не снаряжались карательные экспедиции после 1467/68 гг. вплоть до Черемисской войны 1552-1557 гг. На Средней Ветлуге в 30-50-е гг. XVI в. – в период наибольшего обострения казанско-московских отношений – вполне благополучно функцио­нировал Варнавинский мужской монастырь, владевший расположенными по­близости семью русскими починками.

Видимо, марийцы, проживавшие в буферных зонах на севере (Пижма и Средняя Вятка) и на северо-западе (Ветлуга и Б. Кокшага) Казанского ханства, с соседним русским населением поддерживали контакты неоднозначного характера. Как полагают К.И.Козлова и А.Г.Бахтин, северо-западные марийцы были слабо втянуты в орбиту ханской власти из-за удаленности от центра и из-за относительно низкого хозяйственного развития; в то же время казанское правительство, опасаясь русских воинских походов с севера (с Вятки) и северо-запада (со стороны Галича и Устюга), стремились к союзническим отношениям с ветлужскими, кокшайскими, пижанскими, яранскими марийскими предводителями, также видевшими выгоду в поддержке захватнических действий татар по отношению к окраинным русским землям. Есть основания полагать (сведения о Ветлужском кугузстве, предания шурминских марийцев), что местным марийским племенам удалось создать собственные протогосударственные образования (союзы племен), руководимые кугузами, онами, кугураками, власть которых держалась преимущественно на их авторитете. Вероятно, вождей окружали дружины, но последние, скорее всего, сохраняли патриархальные черты семейной и личной службы.

Марийцы, жившие в относительной близости от столицы ханства, находились в более сильной зависимости от центра. Местная десятинно-сотенная знать по своему происхождению не могла резко отличаться от кугузов и онов буферных протогосударственных образований, но в то же время сотники и десятники выступали уже в качестве мелких служилых вассалов хана, и процесс их феодализации шел гораздо быстрее. По мнению К.И.Козловой, сотники присваивали себе какую-то часть ясака, взимаемой ими в пользу ханской казны с подчиненных рядовых общинников, но при этом пользовались несомненным авторитетом среди последних. С другой стороны, власть наиболее влиятельных сотенных князей все более приобретала наследственный характер, а институт выборности изживался. Это видно на примере сотенного князя Мамич-Бердея и его детей: последние выступают в течение ряда лет (по меньшей мере, с 1556 по 1566 гг.) преемниками сво­его отца в руководстве некоторой части марийцев Луговой стороны.

Казанский летописец, вслед за ним Л.А.Дубровина и А.Г.Бахтин выделяют две группы марийской знати: 1) «князей» и «воевод», которые, возможно, принимали мусульманство и приравнивались к мелким и средним татарским феодалам, 2) сотников, десятников и старейшин («земских людей лучших»), более тесно связанных со своими соплеменниками. Вероятно, под «воеводами черемискими» следует подразумевать, прежде всего, то и дело появляющихся на страницах русских летописей «богатырей»: Азик, Арак (Урак), Сарый, Ахметек, возможно, Алека Черемисянин. Известно, что в преданиях и легендах батыры (богатыри, чура-воины) выступают по отношению к местному тюркскому населению как чужеродные и становятся они военачальниками, завоевав особое доверие ханов. В Ногайской Орде, имевшей тесные связи с Казанским ханством, батыры занимались боевой подготовкой воинов, осуществляли руководство военными отрядами и находились в непосредственном подчинении предводителя улуса – мурзы. При этом статус батыров равнялся статусу имильдашей (молочных братьев мурз, мамичей). Вероятно, марийские мамичи (судя по имени, имильдашем был Мамич-Бердей) и богатыри (патыры) мало отличались по своему положению от ногайских имильдашей и батыров. Если данная версия верна, пожалуй, именно этим можно объяснить, почему Мамич-Бердей намеревался стать только вассалом приглашенного им ногайского «царевича» Ахпол-бея: он соблюдал традиционые принципы субординации между имильдашами и их сюзеренами.

Марийские «князья» и «воеводы», вероятно, появились в результате татаро-марийского симбиоза. Другим проявлением этого симбиоза, видимо, являются и марийские беляки, возникшие, скорее всего, благодаря взаимодействию и взаимопроникновению двух начал: 1) выделение индивидуально-семейной собственности из недр марийской поземельно-родственной общины в результате углубления имущественной дифференциации (этот момент сближает марийские беляки с удмуртскими «бöлäк»); 2) проникновение татарской (казанской и крымской) военно-ленной системы в марийскую среду по типу мордовских беляков. К вопросу о марийских беляках в разные годы обращались такие исследователи, как И.Н.Смирнов, Ш.Ф.Мухамедьяров, К.И.Козлова, К.Н.Сануков. Вслед за Ш.Ф.Мухамедьяровым можно в большей степени отождествлять марийские беляки с мордовскими, а не с удмуртскими, ибо нет каких-либо сведений о существовании в прошлом у марийцев «бöлячных полей», и выводить термин и довольно часто встречающийся в Марийском крае топоформант -беляк из татарского слова буляк – «пожаловать». Не исключено, что какое-то отношение к марийским белякам имеют и крымские бейлики (beilic – «имущество») – уделы знатных феодальных родов. Скорее всего, марийские беляки, подобно мордовским, были административно-податными округами, даваемыми казанскими ханами в награду за службу с правом взимания ясака с земельных и различных промысловых угодий, находившихся в коллективном пользовании марийского населения.

К сожалению, в виду отсутствия соответствующих письменных источников и ликвидации белячной системы вскоре после присоединения Марийского края к России выявить особенности марийских беляков практически невозможно. Однако некоторые дополнительные сведения можно получить, обратив внимание на топонимику.

Беря за основу названия селений, бытовавших в XVIII-XX вв. и частично в XVI-XVII вв., было бы логично выделить пять областей на территории Марийского края, где встречается топоформант -беляк: 1)горномарийская (Апшат-Беляк в составе бывшей Аказиной сотни); 2)чемуршинская (Иван-Беляк или Юм-Беляк в составе Чемуршинской волости близ устья Б. Кокшаги); 3)илетьская (Кере-Беляк, Янаш-Беляк, Апшат-Беляк, Азяк-Беляк, Параж-Беляк, Лебляк, Исменец (Эсмек)-Беляк, Кесе-Беляк, Арзе-Беляк – все в бассейне реки Илеть); 4)кокшайская (Апшат-Беляк, Шой-Булак (в ряде документов значится как Шой-Беляк), Луж-Беляк, Сало-Беляк (возможно, это летописный Василуков Беляк) – в бассейне М. Кокшаги выше устья Ошлы вплоть до верховьев реки Ярани); 5)немдинская (Токтай-Беляк, Торай-Беляк, Руж-Беляк (на реке Лаж и на реке Немде), Ядык-Беляк, Шуй-Беляк, Кандаш-Беляк, Одо (Воду)-Беляк – в бассейнах рек Ляж и Немда в пределах северо-восточной части Республики Марий Эл). В других местах проживания марийцев следов существования беляков обнаружить не удалось.

Как видно, основная часть белячных владений приходилась на Луговую сторону, причем на ту часть, которую охарактеризовал Казанский летописец следующими словами: «... и вся те луги, земляпашцы и трудницы и злолютыя ратники». Среди марийских беляков встречается не присущее мордовским белякам название апшат – «кузнец». О предполагаемой специфике апшат-беляков говорилось выше. Наконец, поразительно и непонятно, почему марийские беляки сохранились в виде топоформантов, оставили заметный след в топонимике, а мордовские и удмуртские – нет? И это при том, что сами марийцы уже в XIX в. не понимали значения слова «беляк» и давали неубедительные и разные ответы на вопросы о его происхождении.

По всей видимости, марийские беляки имели свою особую, но трудноуловимую для исследователей специфику. Скорее всего, беляки, равно как и верстание местной социальной верхушки в феодальную иерархию Казанского ханства, свидетельствуют о сложном татаро-марийском синтезе, в рамках решения задач, которые были связаны с укреплением всесторонних контактов, налаживанием сотрудничества между центром и марийской знатью. В более широком плане упрочение феодальных отношений в марийской периферии ускоряло втягивание марийцев, прежде всего луговых, в государственное образование казанских татар. Очевидно, это сближение ко времени присоединения Среднего Поволжья к Русскому государству было значительным; не зря С.Герберштейн назвал черемисов магометанами, поскольку средневековые марийцы, на самом деле в основном являвшиеся язычниками, испытывали на себе сильное и многостороннее (не только религиозное) влияние татар-мусульман. Трудно не согласиться с выводом Ю.А.Кизилова, что сопоставление социально-политических структур луговых марийцев, болгар и татар-кыпчаков «дает основание говорить о социальной, этнокультурной и языковой совместимости этих народов».

В силу ряда существенных причин горные марийцы находились в иных отношениях с казанской администрацией, но резко противопоставлять положение Горной и Луговой сторон в составе ханства, пожалуй, нельзя.

Вероятнее всего, имели место следующие отличия Горной стороны от Луговой (здесь берется территория восточнее М. Кокшаги, а не бу­ерные северные и северо-западные районы ханства):

1). На Горной стороне (в силу особого географического положения и относительно благоприятных природных условий) несколько чаще происходили вторжения иноземных захватчиков – не только русских, но и степных воинов;

2). Положение населения Горной стороны осложнялось наличием магистральных водных и сухопутных дорог на Русь и в Крым, поскольку постойная повинность была одной из наиболее тяжких;

3). Горная сторона была отделена от остальной территории ханства, прежде всего от самой столицы, крупной рекой Волгой, и влияние России здесь было наиболее мощным;

4). Население Горной стороны было слабее втянуто в социально-политическую систему Казанского ханства, однако находилось под достаточно жестким военно-полицейским контролем. При этом на Горной стороне, видимо, вместо симбиозных беляков практиковались татарские сойюргальные пожалования, а Апшат-Беляк, входивший в Аказину сотню, скорее всего, был побочным, хотя и не случайным, проявлением белячной системы, наиболее развившейся на Луговой стороне.

Не вызывает доверия тезис о сравнительно высоком хозяйственном развитии Горной стороны. Во-первых, хорошо осведомленные об экономическом состоянии различных районов Казанского ханства А.М.Курбский и Казанский летописец описывают хозяйственное благосостояние населения Луговой и особенно Арской стороны наиболее восторженно и красочно. Скорее всего, это было вызвано тем, что экономика левобережья накануне падения Казани развивалась в относительно стабильной, спокойной и менее жесткой военно-политической обстановке. Во-вторых, почвенно-климатические условия горномарийского Правобережья и лугомарийского (северо-восточного) Левобережя были в целом схожие, и, например, в XVIII в. средняя урожайность зерновых в указанных районах была практически одинаковой. Очевидно, относительно высоким уровнем экономического развития отличались и приказанские (илетьский и чемуршинский белячные области) марийцы, а также население непосредственно примыкавшей к северо-восточному Левобережью кокшайской белячной области, где, по всей видимости, находились и владения «сотника» Мамич-Бердея.

Возникают сомнения в отношении утверждения А.Г.Бахтина, что «население Горной стороны выплачивало поземельные и иные подати в значительно больших размерах, нежели левобережные марийцы». Во-первых, в 30-50-х гг. XVI в. усилением влияния крымских феодалов и чинимым ими произволом были недовольны не только на Горной, но и на Арской и Луговой сторонах. Во-вторых, луговые марийцы, равно как и горные, еще в 1531 г. добивались ослабления налогового бремени и установления таких же порядков, какие были «при Магмед-Амине царе» (1502-1518), что, собственно, и было сделано Иваном IV сразу же после взятия им Казани в 1552 г. В-третьих, в конце I Черемисской войны в мае 1557 г. «луговые люди» просили, чтобы их царь Иван IV «учинил в холопстве как и горних людей», и в силу неуплаты ими налогов в течение четырех-пяти военных лет они уже никак не могли выставить условие, чтобы «их государь в ясакех полегчил».

Если на Горной стороне сильнее ощущалось бремя повинности постойной, то на Луговой – строительной: именно луговые и арские люди возводили и поддерживали в надлежащем состоянии мощные фортификационные сооружения Казани, Арска, различные остроги, засеки. Поэтому, скорее всего, следует говорить о паритетном равенстве в распределении повинностей между населением Горной и Луговой сторон.

Трудно согласиться с предположением А.Г.Бахтина, что «население Горной стороны, занятое земледельческим трудом, активного участия в грабительских набегах на Русь не принимало». О воинственности мордвы, чувашей и горных марийцев можно узнать из «Записок о Московии» С.Герберштейна. Кроме того, как будет показано ниже, в 1535-1545 гг. основная часть наиболее крупных казанских набегов приходилась на русские поселения в правобережье Волги, причем «черемисы и чуваши» участвовали в нападениях даже на заволжские города, например, на Кострому в 1540 г. В свою очередь, «злолютые ратники» луговые марийцы были известны и как «земляпашцы и трудницы». Тезис о незаинтересованности оседлого земледельческого населения в захватнических войнах и грабительских походах – это печальное недоразумение, которое требует серьезного пересмотра.

«Примучивание» населения Горной стороны в соединении с другими указанными выше факторами привело в конечном итоге к их относительно быстрому отпадению от Казанского ханства и к переходу в русское подданство в решающий момент противостояния между Русским государством и народами Среднего Поволжья.

§3. Марийцы в системе русско-казанских отношений в 1521-1546 гг.